Геннадий Гусаченко - Жизнь-река
Аккомпанировал на баяне военрук, бывший авиатор Михаил Ильич Лысенко. В зале, среди всех учеников и учителей школы сидела Тоня Борцова. Аплодировала громче всех, а после нашего выступления не то смеясь, не то серьёзно заметила:
— Ка–кой костю–юмчик! В плечиках не жмёт? На–астоящий мужчина!
На что намекала бойкая на язычок хохотушка? На то, что я струсил, испугался притворных слёз невинности и не овладел ею в ту пьянящую июньскую ночь, благоухающую цветущей черёмухой? Или я попросту смешон в этой пародии на костюм — незабываемом «творении» швейных дел мастера? Парни из нашего класса пришли на выпускной в узких брюках и серых клифтах — модных пиджаках из толстой ткани.
Проходя мимо большого зеркала в фойе школы, я глянул на себя в него и ужаснулся: в широченных коротких штанах, еле достающих до тупоносых дешёвых ботинок, я очень походил на Чарли Чаплина. Не хватало лишь котелка и тросточки! Стесняясь своего неказистого вида, я сбежал в тот вечер от Тони. И, как оказалось, навсегда.
Прощай, школа!
Каждую осень в хлопотах и заботах суетных дней я забывал послать в тогучинскую районную газету хотя бы небольшую заметку о моих учителях. Поздравить их с профессиональным праздником, пожелать здоровья, поблагодарить за огромное терпение, чуткость и внимание к одному из посредственных учащихся, каковым я был. За то, что выпустили меня из десятого класса с аттестатом о среднем образовании.
Незаметно пролетели годы. Я стал стар. И многих моих учителей давно нет в живых. Поздно спохватился благодарить. Поздно… Как говаривал мой товарищ по редакции Валентин Радченко: «Хорошая мысля всегда приходит опосля».
Сегодня своих дорогих учителей я назову поимённо, преклонив колено в память о них, как перед Знаменем.
Искры, устремляясь ввысь, с тихим треском летят в ночную мглу. Колышется пламя, отгоняя комаров. Огонь разгорается всё ярче, освещая палатку, плот–катамаран, ближние ёлки. В двух шагах от костра плещет на берег обская волна. Разноголосый, нестройный хор ночных кукушек вторит монотонному крику коростелей. И звонкое эхо моего голоса разносится над уснувшей рекой:
— Слушай, Земля–я–я! Слушай, Вселенная! Слушайте все! Благодарный ученик по прошествии многих лет отдаёт дань уважения своим учителям!
У одних помню лишь имена, у других только фамилии. Но не бежать же мне сейчас за тысячу вёрст в архив областного управления образования за справкой!
Валентина Николаевна и Августа Сергеевна из Тогучинской начальной школы 1949–1953 учебных годов!
Историк Пётр Иванович Захаров, географ Пётр Павлович Косов и учитель математики Нина Ивановна из Боровлянской семилетней школы 1954–1956 учебных годов!
Директор Вассинской средней школы Николай Иванович Смыков! Заведующая учебной частью, преподаватель химии Людмила Викторовна Кудрявцева! Военрук Михаил Ильич Лысенко! Физик Эдуард Владимирович Байрашевский, учительница английского языка Инесса Фёдоровна! Историк Исаак Абрамович! Преподаватель математики Тамара Евгеньевна! Географ Сальникова! Учитель русского языка и литературы Разгоняева! 1957–1960 учебных годов!
И все те, кого не помню ни по имени, ни по фамилии, зато помню их внешности, доброе ко мне отношение. Одной из таких была молоденькая, удивительно спокойная, интеллигентная и очень миловидная учительница русского языка и литературы. Когда я жил у бабы Анны, она рано утром заходила ко мне и поднимала с постели.
— Гена! Вставай! Пора в школу!
Жаль, ни имени её, ни фамилии не помню…
В полночный час, на таёжном берегу, за тысячу километров от Новосибирска, среди безлюдных обских просторов громко произношу я имена своих учителей! Не за юбилейным столом, не на учительской конференции в дежурном списке названы они. На диком плёсе, согреваясь чаем, с теплотой и любовью вспоминаю о вас, дорогие мои! Кто жив — тому здоровья и всех благ! Кто покинул беспокойный мир — тому земля пухом и светлая память! Спасибо вам! И если я в эти минуты сижу у костра, занятый благообразными мыслями, без дурных помыслов, с чистой совестью и спокойной душой — это ваша заслуга, дорогие учителя. Безмерная вам моя благодарность!
Моё благоговейное, трепетное отношение к учителям осталось на всю жизнь. Учитель для меня — человек не от мира сего. В школьные годы представить не мог, что он ест, пьёт, спит, ходит в туалет, моется в бане, ходит там нагишом. Он же — Учитель!
Уважение к школьным учителям не омрачила даже характеристика, выданная мне классным руководителем Людмилой Викторовной Кудрявцевой. Какую заслужил — такую и получил! Нечаянно ушибленная мною метательным диском «химоза» выдала мне характеристику, годную разве что в исправительно–трудовую колонию. Да и в ту, пожалуй, не приняли бы. «Не уравновешенный, не серьёзный, не усидчивый, не сдержанный, не аккуратный, не самостоятельный, не дисциплинированный, не добросовестный, не воспитанный, не искренний, не честный, не ответственный…».
Сколько злобы, ненависти, мщения в тех «не…». Получи, мерзавец, за больную грудь, ушибленную диском!
А я не обижаюсь. С годами–то дошло до меня, каково ей было!
Простите, Людмила Викторовна! Дурак был, глупый. Валентность так и не понял. Зато в жизни многое понял, потому и прошу простить меня. Ваша принципиально–объективная оценка моих моральных качеств повлияла на мою судьбу. А, стало быть, и на судьбы других людей. Ведь я уже говорил: всё взаимосвязано. От поступка одного человека меняется жизнь многих. Одни рождаются. Других, напротив, вообще может не быть. Так и тот тетрадный лист с вашей подписью и школьной печатью решил не только мою судьбу. Стал бы я офицером — и повлиял бы на чьи–то жизни. Не стал — всё у них по–другому пошло. Быть может, такой же невзрачный листок когда–то решил судьбы во всём мире. Родился враг человечества Гитлер. А мог и не родиться.
А у меня хватило ума после окончания десятилетки явиться с той характеристикой в военкомат!
— Хочу в военно–морское училище, — заявил я.
— Похвально, молодой человек, — принимая документы, сказал майор, неторопливо помешивая ложечкой чай в стакане. — Однако, где вы были раньше? И с какой печки упали? Кандидаты во все училища уже отправлены. Ещё с зимы парни в них готовились. Осталась заявка с Уссурийского автомобильного… Поедете?
Я пожал плечами. Прощай, море! Автомобильное никогда и в голову не приходило. Но так хочется быть офицером!
— А что делать? — вздохнул я горестно. Поеду.
— Проходи на медкомиссию.
Пока я раздевался, майор просматривал документы. Нахмурился, заглянув в аттестат, а когда стал читать характеристику, брови майора приподняли фуражку на лбу. Он поперхнулся чаем, откашлялся. Что–то прошептал председателю медкомиссии, разбиравшей на столе бумаги. Я пал духом: моя песенка спета. Мечта об офицерских погонах стала лёгким дымком, в один миг развеянным налетевшим ветерком.
