Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)
— Положим, что в таком деле, как наше, можно извинить употребление кирки и остроумных гипотез. В противном случае я ни за что не одобрил бы такого нарушения всяческих правил, — пояснил Том. — Заметь себе, что, во всяком случае, правила остаются правилами. Дурное таким образом не сделается хорошим, и никто не имеет права поступать дурно, если развит настолько, что может отличать добро от зла. Тебе, пожалуй, было бы простительно вырыть подземный ход к Джиму, даже не стесняясь никакими гипотезами и предположениями, потому что ты все равно ведь не понимаешь, в чем заключается истинный шик. С тебя, значит, и спрашивать нечего. Для меня же это положительно не годится, именно потому, что мне известна художественная сторона дела. Подай-ка мне склад ной нож!
У него имелся уже один нож, но я передал ему мой собственный. Том швырнул его на пол и сказал:
— Говорят тебе, подай мне складной нож!
Я не сразу сообразил, чего именно он от меня хочет, но, пораскинув умом, принялся разбираться среди старых заброшенных земледельческих орудий, отыскал довольно сносную еще кирку и вручил ее Тому. Он взял ее от меня и, не говоря ни слова, принялся за работу. Он, впрочем, был всегда таков. Принципы были для него дороже всего на свете.
Я, в свою очередь, раздобыл себе лопату. Мы поочередно пускали в ход то одну, то другую, и работа продвигалась у нас вперед замечательно живо. Дольше получаса мы не в состоянии были работать таким образом, но за это время успели уже прорыть изрядную нору. Вернувшись в спальню, я выглянул из окна и увидел, что Том делает опять тщетные попытки взобраться по железному пруту громоотвода. Попытки эти оказались на этот раз совершенно безнадежными, потому что руки у него страшно болели. Под конец он и сам в этом убедился.
— Нет, все равно, из этого не выйдет ни малейшего прока, — сказал он. — Я, право, не знаю, как лучше поступить. Не можешь ли ты придумать чего-нибудь подходящего?
— Отчего же не придумать? Боюсь только, что мой проект покажется тебе не совсем законным и нравственным. Я бы на твоем месте, дружище, вернулся в спальню по лестнице, но предположил бы, что влез по громоотводу!
Он так и сделал. На другой день Том стащил в доме оловянную ложку и медный подсвечник, чтобы изготовить из них перья для Джима, и прихватил, кстати, шесть сальных свечей. Я, со своей стороны, бродил возле хижин, отведенных для негров, и, выбрав удобный случай, стибрил там три оловянные тарелки. Том нашел было сперва, что трех тарелок мало, но я объяснил ему, что все равно никто их не увидит, так как если Джим будет выбрасывать тарелки из окна, то они упадут в собачью петрушку и разные другие сорные травы, обильно росшие возле под окном. Ни что не помешает нам разыскивать эти тарелки в траве и доставлять их Джиму обратно. Тогда он в состоянии будет пользоваться по несколько раз одной и той же тарелкой. Эти соображения успокоили Тома, и он сказал:
— Теперь необходимо обсудить, каким именно об разом доставим мы Джиму все эти вещи.
— Их можно принести ему по подземному ходу, когда окончится работа, — позволил я себе заметить.
Том бросил на меня презрительный взгляд и, про бормотав что-то насчет крайнего идиотства подобной идеи, занялся разработкой требуемого проекта. По прошествии некоторого времени он сообщил, что при думал два или три способа достигнуть цели, но теперь пока еще нет настоятельной надобности решаться на который-нибудь из них. Прежде всего, по его словам, нам надлежало докончить подземный ход к Джиму.
На этот раз мы спустились в начале одиннадцатого часа вечером по громоотводу и, вытащив из мешка одну свечу, подошли к окну хижины, где содержался Джим. Он крепко спал, так как мы явственно слышали, что он храпит. Мы бросили свечу сквозь окно к нему в комнату, но и это его не разбудило. Тогда мы прошли в чулан, заперлись там и начали так деятельно работать киркой и лопатой, что приблизительно через два с половиной часа привели свою работу к концу. Прорытая нами нора выходила и в самом деле как раз под кровать Джима. Мы пролезли сквозь нее к нему в хижину, разыскали ощупью свечу и зажгли ее. Некоторое время после этого мы стояли со свечой в руках возле Джима и глядели на него. Он спал здоровым крепким сном и, по-видимому, чувствовал себя прекрасно. Во всяком случае, нам следовало с ним переговорить, а потому мы принялись потихоньку его будить. Старания наши увенчались наконец желанным успехом: он проснулся и, увидев нас, чуть не заплакал от радости. Называя нас своими голубчиками, милыми добрыми ангельчиками и всеми прочими ласкательными именами, какие только могли прийти ему в голову, он упрашивал разыскать как можно скорее зубило, чтобы высвободить ему ногу из цепи, и высказался за необходимость безотлагательно уди рать. Сойер принялся доказывать несовместимость та кого образа действий с общепринятыми правилами и традициями. Сев к Джиму на кровать, Том посвятил его в наши планы, объяснив, что мы готовы изменить их тотчас же при первой тревоге и, во всяком случае, обязуемся его освободить. Опасаться ему поэтому нечего. Ввиду всего этого Джим изъявил полное свое согласие с нашим проектом. После того мы в течение еще некоторого времени беседовали с ним о прежних временах, а затем Том принялся его расспрашивать. Джим рассказал, что дядя Фельпс заходит к нему ежедневно или через день, чтобы вместе с ним молиться Богу. Тетушка Салли, в свою очередь, каждый день осведомляется: хорошо ли его кормят и как он себя чувствует? Оба они очень добры и обращаются с ним прекрасно. Получив эти сведения, Том объявил:
— Ну, теперь я знаю, каким образом устроиться. Мы перешлем тебе кое-что с ними.
Я попробовал было возразить:
— Пожалуйста, не делай ничего подобного. Это такое безумие, хуже которого и представить себе нельзя.
Джим обладал целой коллекцией трубок с мундштуками из маисовой соломы и порядочным запасом табаку, а потому мы провели с ним время очень приятно, но под конец решили, что все-таки надо уснуть. Вылезши обратно сквозь нору, мы вернулись в спальню с красными руками, распухшими от непривычной работы. Том был в прекраснейшем расположении духа. Утверждая, что никогда в жизни не испытывал еще такого удовольствия, он говорил, что интрига, которую мы теперь ведем, необычайно развивает мозги и доставляет им наслаждение интеллектуального свойства. Хорошо было бы продлить по возможности это наслаждение на всю нашу жизнь, предоставив уже потомству выпустить Джима на свободу. Без сомнения, и сам Джим с течением времени свыкнется со своей участью и заинтересуется столь шикарной интригой. В таком случае можно было бы затянуть дело, лет на восемьдесят, а в летописях знаменитейших побегов из тюрьмы не упоминается еще ни разу о таком продолжительном сроке. Жаль, что такая комбинация представляется в данном случае неудобоисполнимой, а то она не преминула бы покрыть славою не только самого Тома, но и нас как участников в беспримерном его подвиге.
