Сергей Плеханов - Приключения-85
— Да что я, в конце концов! Своих сотрудников не знаю?! — это Ю. А. Дробышев поглаживает себя, пусть неосознанно, по своему своеобразному самолюбию. Все-таки на данном этапе он — и. о. редактора. И пусть этап этот продолжается пока недолго, но все же… Чувствует он себя неплохо. А чтобы и впредь так же себя чувствовать, рубрику «Фельетон» пока из газеты исключил — как подшивка показала. А с Гатаевым, наверно, дружески беседовал не раз, объяснял специфику момента, увещевал не торопиться, семь раз проверить… Дружески так… Все же как-никак семь лет за одной партой и так далее… Ну что же! Спокойно жить не запретишь. И либо мне кажется, либо я догадываюсь, почему Ю. А. Дробышев столь охотно пускается в воспоминания. «Поезд ушел», Гатаев со своими делами принципа уже не будоражит. Никаких хлопот… Впрочем, это снова мои домыслы. Это не факт, как говорит Куртов, который намылил бы мне шею за «мешанину»…
А Бурилов показался очень забавным. Все разошлись, а он за своей «Эрикой» стучит. Стихи? Точно!.. Ему очень хотелось выглядеть респектабельно. И, как всегда в таких случаях, получалось наоборот. Пиджак и цветастая рубашка велики — шея торчит из ворота чайной ложкой в стакане. («Лирика!» — суровый Куртов!) Зато это были настоящие блайзер и батник. Манжеты батника прятались в рукавах блайзера, но поминутно вытягивались владельцем наружу (не пропадать же таким запонкам!). На подбородке росла колючая проволока, грозящая перерасти в жидкую бородку. А волосы старательно зачесаны с затылка на лоб, «Внутренний заем» — так это называется. Лысеет уже поэт Бурилов. Тяжек путь творческой личности. Где-то мне попадалось: «Поэт не должен быть ни толстым и ни лысым. Красавцем должен быть! И в этом главный смысл!»
Я кладу перед красавцем листик и спрашиваю, не он ли это потерял. Он говорит:
— Опять тепло подземных… Ага! Мои! — И вопрошает взглядом.
— Есть что-то общее с Рождественским, — говорю я, нагло льстя.
— Это что! — воссиял Бурилов. — Это еще не доведено до кондиции! Вот «Волосы» — на самом деле. Читали? — Он вытягивает из стола стопку вырезок и тщательно-небрежно пододвигает «Волосы».
Не надо беспокоить волосы!
Не надо прятать их назад!
Они, как дождевые полосы,
Исполосовывают взгляд…
Дальше я уже не читаю. Потому что раньше читал. Еще не в вырезках, а в литературной странице «районки» две недели назад. Откуда и вырезано. Только фамилия не Бурилов, а Крепкий. Ну, конечно! Псевдоним. То-то я Бурилова на страницах газеты не помню…
Но я все равно глазею в эти строчки, чтобы дать пииту время сообразить. И боковым зрением вижу, что он глазеет на листик, который я ему принес. И он сглатывает, а я отрываюсь наконец от «Волос». И Бурилов-Крепкий понимает, что с раздачей автографов надо будет подождать. И спрашивает:
— Вы-ы-ы… из милиции?
— Продолжайте, продолжайте! — подбадриваю.
— Я не виноват! — вдруг выпаливает он.
— В чем?
— Ни в чем!
— Правильно!
Вот наказание-то! Мама небось в детстве пугала: придет милиционер и посадит в мешок.
— А теперь, — говорю, — Дмитрий, расскажите подробно, как вы провели вечер у Гатаева.
И когда Ю. А. Дробышев выходит с деловитым видом, парой бумажек и фразой «Дима, тебе тут надо…», я говорю:
— Извините, нам тут надо…
— Извините, — говорит Ю. А. Дробышев.
— Это вы извините, — говорю Ю. А. Дробышеву.
— Пожалуйста, — говорит он. — Не буду мешать. Извините.
Так мы содержательно поговорили.
И пиит Крепкий, корреспондент отдела писем Бурилов, рассказал. Что пришел он к Гатаеву в десятом часу. Дверь у него еще там скрипит. Вот. Но это, наверно, не нужно. Что дал он, Бурилов, ему, Гатаеву, свои стихи. И тот их прочел и молчит. И он, Бурилов, спрашивает: ну, как? А Гатаев говорит: «Как сказал бы наш «старик», ты мысли читать умеешь?.. Ну, мое счастье!» И пошел кофе варить. Он всегда всех кофе угощает, а сам не пьет. Говорит… говорил: аллергия. Но это, наверно, не нужно. И он, Бурилов, ему, Гатаеву, рассказывал, что стихов уже набралось на сборник целый, и ему обещали… Но это, наверно, не нужно… И он, Бурилов, еще посидел… «Салем»? Ага! Это он, Бурилов, курил. Ой, угощайтесь… И правильно! В общем-то, он, Бурилов, тоже собирается бросать. А то накладно… А окурки, да, в тарелке гасил. Пепельницу не нашли… На батарее была?.. Н-н-ну, вот… и-и-и, и он, Бурилов, ушел… Да! Еще пока сидели, телефон раза три звонил. Алексей Матвеевич брал трубку и только «нукал». Потом потянулся и говорит: «Очень много разных мерзавцев ходит по нашей земле и вокруг». Ну, Маяковский… Но это, наверно, не нужно… Когда? А как раз полдвенадцатого пикало… И он, Бурилов, ушел…
Сашка слесарил в ночную смену. Выдернули — производственная необходимость, конец месяца и квартала. Оставил записку:
«Ты где-то ходишь, а за тобой уже приезжали. Из милиции!!! Мужик. Особые приметы: брюнет и злой. Расхлебывай. Расхлебаешь — прочисти свечи на колясках. Завтра — в седло. Понял?!»
Значит, брюнет Куртов уже приходил делать внушение. А что я сделал?! Просто сижу вот теперь у себя дома после общения с интересными людьми. Хочу — общаюсь!.. А пока жду, когда закипит чайник, разлепляю листы гатаевской записной книжки, склеенные пролитым кофе. И еще верчу «Спутник» соседа Сашки, который называет его усовершенствованным, а я называю изуродованным. И пытаюсь понять, что и где у этого магнитофона подключается и нажимается. Чтобы просто прослушать кассету, которую я уже слышал. В комнате Гатаева.
Записная книжка…
«Цветы и стихи — это свято. В больших городах, а наш город, безусловно, большой, нет горных массивов с порослями и зарослями эдельвейсов, но есть Садиевы с букетами. Отдать последние рубли за несколько гвоздик для дамы сердца, когда до получки еще неделя — тоже своеобразный подвиг. Почти то же, что влезть на что-нибудь неприступное и найти эдельвейс. И покупатель понимает это. Во всяком случае, чувствует голодным животом и… с гордостью-радостью отдает последнюю трешку-пятерку-десятку. Садиевы тоже понимают это и взвинчивают цены. Все равно купят… Проконсультироваться у «тепличников»: почему это у них ничего не растет, а у спекулянта растет все… Садиев — повод. Проблема городская.
ЭТО ЕЩЕ ЦВЕТОЧКИ, ЯГОДКИ ВПЕРЕДИ… Проще. ЭТО ЕЩЕ ЦВЕТОЧКИ. Теперь — ягодки… То есть фрукты. Они же в изобилии у Садиева и ему подобных, а в ОРСе… Снова выводить на ОРС, потребкооп и пр. Лето, почти осень, но весенние ассоциации: набухают карманы спекулянтов, зеленеют лица покупателей…
Блицинтервью с Садиевым…
Не уступил бы место женщине, даже сидя на электрическом стуле… Нет, не для Садиева. Это — Пожар. Жаль — проехали.
