Том Шервуд - АДОНИЯ
Гости, пришедшие на долгожданный праздник, накрыли на стол. На изящном, филигранной работы серебряном низком треножнике покоилась тяжёлая, обыденная, чугунная сковорода, в которой шипело и потрескивало что-то огненно-красное, и видны были и фасоль, и спаржа, и крохотные кочанчики голландской капусты. На золотых блюдцах стоял отформованный пирамидками сладкий английский пудинг, и на таких же блюдцах темнела яблочная пастила. Свежайшие, горячие, хрустящие хлебцы дымились на продолговатом подносе и наполняли поляну волшебным своим ароматом. Серебряные тяжёлые вазы несли в себе многоцветные, обильные фруктовые гроздья. Изысканные, бёгтеревского фарфора приборы перемежались графинами, мерцающими янтарём и рубином, а также небольшими, в полпинты, амфорками. Доминик принёс свои палочки, на которых теперь были нанизаны и дружно шипели испечённые на углях грибы.
— Да, да, — произнесла вдруг Адония, но глаз не раскрыла, и все поняли, что она обращается не к ним.
— Как давно это было? — произнесла Эсперанса, проведя рукой над столом. — Как редко мы теперь это помним.
— Всё-таки много милого было там, на Земле, — произнесла задумчиво Александрина.
— Прекрасно! — неожиданно громко сказала Адония и раскрыла глаза.
Все посмотрели на неё, а она попросила:
— Доминик, поставим ещё один прибор?
— Конечно, поставим, — согласно кивнул Доминик и прибавил к столу шестое место.
— Мой подарок тебе, — загадочно улыбаясь, произнесла Адония и простёрла руки в сторону дома.
И да, послышались снова шаги, и на краю полянки появился со стариковской белой бородкой, но с очень юным лицом человек. Под мышками у него были прищемлены локтями два плоских квадратных предмета.
— Ты знала, — озадаченно спросил Доминик, — что сюда может прийти Иероним Босх?
— Я хотела этого, — тихим, наполненным радостной негой голосом ответила Адония.
— Мои благодарности! — проговорил пришедший, — за приглашение в золотую компанию. И моё восхищение состоявшимся прекрасным и неожиданным разговором!
И великий художник поклонился Адонии.
Он приблизился к столу и водрузил на его угол принесённые с собою предметы. Первый он подал Доминику, кивнув опять — таки в сторону Адонии:
— От неё.
Сняв обёртку, Доминик недоверчиво-восхищённо покачал головой, потом поднял и показал всем небольшую картину, на которой невозмутимо шествовала рыба на птичьих ногах, из распоротого брюха которой высыпались золотые монеты, а за ней оснащённая клюкой кошка вела держащихся друг за друга слепцов.
— Я написал её в Плимуте, — дрогнувшим голосом сообщил Доминик.
Босх кивнул и подал второй предмет Адонии.
— От меня, — негромко сказал он.
Адония сняла обёртку и тихо вскрикнула. Потом медленно повернула картину к гостям. На ней был изображён стол в обрамлении невиданно густых кустов роз, а за столом сидели три прекрасные девушки с юными, светлыми лицами и трое мужчин, на лицах которых были напечатлены покой, одухотворённость и счастье.
— Вечер, — сказал Доминик, и тотчас яркий свет зелёного солнца умерил сияние. Лёгкие, в изумрудных отсветах сумерки легли на поляну.
— Свечи, — сказала Эсперанса, и вокруг стола выросли высокие бронзовые канделябры, основа которых скрывалась в траве, а причудливо переплетённые ветви несли жёлтые, уютные свечные огни.
— Костёр, — добавил Клак-оун, и на углях прогоревшего огня появилась стопка нерасколотых чурочек, и над поляной поднялся и прибавился к огням свечей свет мирно потрескивающего костра.
— Вернисаж, — произнесла, словно фея, Александрина, и на ярко освещённой стене, над мельницей и ручьём устроились и засветились две принесённые Босхом картины.
— Музыка, — сказал Босх, и сверху, от невидимых в сумерках облаков, полилась мелодия, — нежная, лёгкая.
— Я вас люблю, — сказала Адония и глаза её засияли. — О, не хватает сердца, чтобы в нём поместилась такая любовь, — и всё-таки я вас так люблю!
Люблю.
* * *
Над головами светился зелёным овалом потолочный фонарь. В небесной дали, отчётливо различимые взору, белые неподвижные облака.
Двое обитателей волшебного дома лежали у бревенчатой стены, на двух покрытых малиновым ковром оттоманках. У противоположной стены, возле устроенного в её центре камина, высился мольберт с только что законченными портретами Клак-оуна, Александрины, Босха и Эсперансы.
— Не представлял, что можно испытывать такой восхитительный восторг, — негромко проговорил Доминик, — создавая что-нибудь для тебя, любимая. Творить, чтобы тебе было хорошо. Чтобы тебе было интересно и радостно. О, как прекрасно говорить эти слова вслух для тебя, когда мы лежим на двух оттоманках у негромко потрескивающего огня в придуманном нами камине!
Между изголовий оттоманок стоял столик, и на нём желтела дощечка-подставка, а на ней утвердился железный судок. В судке был спрятан нагретый в огне камень, накрытый белой холстиной, и на холстине, — чтоб подольше не остывал, — чашечка горячего шоколада. Адония время от времени эту чашечку из судка вынимала.
— Изумительные у тебя получились портреты. Мне кажется, что они прекраснее живых лиц.
— Я скажу тебе, почему я не написал твой портрет. Это потому, что никогда, ни один портрет не сможет быть красивее твоего живого лица.
Адония с неуловимой улыбкой посмотрела в появившееся в её руке зеркало. Посмотрела, и улыбка исчезла.
— Доминик, — негромко сказала она. — А где шрамы?
— Хочется тебе вспоминать? — Да.
— Ладно. Что шрамы? В могилке твоей остались. В Эрмшире.
— На Земле?
— На Земле.
— А мы сейчас с тобой где? И как это всё возможно? Мы где, Доминик?
Доминик отвёл взгляд от портретов. Улыбнулся Адонии.
— Один из тихих и ласковых небесных миров, созданный для нас теми, кто прошёл здесь значительно раньше. Место великого отдыха. Скоро мы поднимемся выше, и ты увидишь мир такого блаженства, о котором рассказать невозможно, а пока у нас есть возможность отдыхать от жестоких видений Земли. От памяти об этих видениях. Медленно и незаметно здесь освободится существо твоё от всего, что приходилось терпеть. Это очень важно, поскольку скоро ты встретишь такое блаженство, какое, кажется, не в силах вместить даже освобождённое и очищенное существо. Такое блаженство, что покажется — вот это она и есть, — любовь Бога.
— Ещё один мир? Ещё выше? Но как же это возможно?
— Ты помнишь Томаса, за которым вы следили, узнав, что он нашёл чёрный жемчуг?
— Помню. Какое всё-таки счастье, что та слежка оказалась напрасной.
