Сергей Бельченко - Фронт без линии фронта
В ночь на 11 августа 1942 года после тщательного инструктажа в разведку пошли Костя Феоктистов и Юрий Павлов. Задание — разведать правобережную часть города — от Архиерейской рощи, опять захваченной гитлеровцами, и дальше, в направлении Чернавского моста. Юра Павлов чуть помоложе Кости, не раз ходил в разведку и показал себя смышленым, находчивым. До захвата Центрального района Воронежа он проживал в правобережной части, отлично знал там все улицы, переулки, и это помогало ему проскальзывать мимо гитлеровских постов.
Переплыли реку ночью, держа направление на Архиерейскую рощу. К берегу подплыли бесшумно, не обнаружив себя, в реке переждали, когда патрулировавшие солдаты пойдут в разные стороны, и, уже зная, где безопаснее пройти, благополучно проскользнули через рощу к первым домам. До рассвета скрывались в воронке от снаряда, а когда рассвело, стали разведывать этот район.
Оказалось, что немцы подбросили новые части и к роще, и в район стадиона «Динамо» и Ботанического сада. Дворами пошли параллельно берегу. Собственно, «пошли» — не то слово: где ползли, а где перебегали. Костя — впереди, Юра — сзади, метрах в двухстах.
Выяснилось, что в правобережной части, от улицы Оборона Революции и дальше, в направлении Чернавского моста, гитлеровцев стало также значительно больше. Посты на берегу усилены. На перекрестке улиц Анатолия Дурова и Крестьянской, Средне-Смоленской и Солдатского переулка, на улице Сакко и Ванцетти и в других местах появилась артиллерия. У Терновой церкви два шестиствольных миномета. В ограде Успенской церкви дальнобойные и зенитные орудия, шестиствольные минометы. На колокольне бывшего Митрофановского монастыря наблюдательный пункт — оттуда отлично видно все, что делается на Придаче…
Жителей — никого.
Самое сложное — перебегать бесчисленные улицы, круто спускающиеся к реке. Хорошо, что неширокие.
Когда Костя перебегал Средне-Смоленскую улицу, он услышал хриплый крик:
— Хальт! Хенде хох! (Стой! Руки вверх!)
И по-русски:
— Стоять!
Остановился.
Эсэсовец с двумя солдатами. И еще три солдата-автоматчика, стреляя, бегут туда, где Юра.
Юра успел шмыгнуть во двор дома.
«Молодец, — обрадовался Костя. — Смышленый парень, удерет, не впервые!»
Эсэсовец что-то сказал солдатам и сам пошел в сторону видневшегося перекрестка — там улица Сакко и Ванцетти пересекает Средне-Смоленскую. Солдаты подбежали к Косте, подтолкнули его: мол, пошли.
«Куда? — тревожно подумал Костя. — Если эсэсовец на перекрестке повернет налево, значит, на улицу Цюрупы, где эсэсовцы. Если направо — там, на Девичьем рынке, виселица».
Эсэсовец повернул направо.
От перекрестка к Девичьему рынку небольшой подъем. Прошли сгоревшую районную библиотеку, полностью разрушенный дом, у третьего дома, налево, от которого сохранились стены первого этажа, эсэсовец остановился, о чем-то порассуждал, махнул рукой и вошел во двор.
Солдаты подвели Костю к полукруглому погребу. На месте входа в погреб зияла яма. Солдаты поставили Костю на самый край ямы, спиной к ней. Эсэсовец встал в двух шагах от него, напротив.
Костя торопливо стал говорить, что он живет здесь, в городе…
— Врьешь! Врьешь! — прервал его эсэсовец и потянул руку к кобуре пистолета.
Потянул медленно, а пистолет выхватил быстро и сразу выстрелил.
Больно ударило в подбородок слева…
Юра Павлов вернулся в Отрожки на другой день, на рассвете 12 августа. Сказал, что Костю расстреляли фашисты.
…Падая в яму, Костя инстинктивно повернулся, и полусогнутые руки смягчили удар.
Живой!
Уцелел!
Только бы не шевельнуться!
Притвориться мертвым!
Что-то тяжелое ударилось рядом с головой, так что невольно вздрогнул.
Потом рассмотрел: большущий камень.
В голову целил, гад! Не попал!
Сколько же так лежать? Дышать трудно. Затекли руки, ноги.
Только бы не шевельнуться!
Если рот не закрывать, кровь вытекает, дышать легче.
Наверху тихо. Рискнуть?
Поднялся с трудом. Кружилась голова. Огляделся. Яма с одной стороны отвесная, с другой спуск в погреб.
Вздрогнул: в погребе трупы.
Встал на камень, брошенный эсэсовцем, выглянул.
Никого.
Лег на то же место и так же, как лежал.
Почему-то решил, что вылезти можно через час, и стал отсчитывать секунды, минуты, не замечая, что считает очень быстро.
Двадцать минут… Сорок… Шестьдесят!
Пора!
Прислушался.
Тихо.
Встал на камень, выглянул.
Никого.
Как вылез — потом и рассказать не мог.
Через пробитую снарядом кирпичную стену дома виднелась улица. Туда нельзя, заметят. В соседнем дворе или в следующем — разве в горячке запомнишь! — в сторону Девичьего рынка увидел большой деревянный ящик. Приоткрыл крышку, перевалился на высохший мусор. Крышка захлопнулась негромко, а показалось — выстрелила.
«Пережду здесь, пока не стемнеет. А сейчас часов пять, не больше. Глоточек бы воды!»
Кровь на груди, до подбородка и не дотронешься, сочится из шеи справа.
Стянул с себя рубашку — оторвать кусок не хватило сил, обмотал вокруг шеи.
Пить!
Ящик деревянный, а будто огненный.
Да когда же стемнеет?!
…Когда очнулся, не сразу поверил, что наступила долгожданная темнота.
Скорее к реке. Дворами, конечно.
До берега идти минут десять. Решил, что за полчаса доберется, а добрался лишь к рассвету. Залег в чьем-то саду, в кустах. А когда совсем рассвело, увидел неподалеку солдат. Один из них наигрывал на губной гармошке какую-то мелодию. Чужую, тревожную.
Это была популярная в то время в фашистской Германии песня:
«Если весь мир будет лежать в развалинах.
К черту! Нам на это наплевать!
Мы все равно будем маршировать дальше,
Потому что сегодня нам принадлежит Германия,
А завтра — весь мир!»
Пришлось пролежать весь день, боясь шелохнуться.
А вечером гитлеровцы стали пускать осветительные ракеты. Опять задержка. И польза есть. При мертвенно-бледном свете ракет Костя высмотрел, где по берегу патрулируют автоматчики. Вот они сошлись. Вот расходятся. А ну-ка подсчитать, сколько пройдет минут, пока опять сойдутся…
Кажется, правее улица Коммунаров. Узенькая здесь. От нее, чуть правее, шагов пятнадцать, идет к реке заросшая травой канава…
Опять расходятся. Пора!
Вот она, канава-спасительница!
Не останавливаясь, вполз в реку, проплыл под водой, сколько хватило сил.
Вода освежила, стало легче. Но почему не глотается?
Кажется, уже на середине реки. Доплыть во что бы то ни стало! Обязан доплыть! Обязан!
