Михаил Старицкий - Червоный дьявол
— А ты уверена в том, что нет? — спросила ее Богдана с какой-то недоброй, странной улыбкой.
— Прежде думала, что да, — улыбалась Галя, обвивая руками шею подруги, — а теперь уверена, уверена в том, что он не забыл меня! — вскрикнула она с жаром, отклоняя свое лицо от подруги и глядя на нее горящими восторгом глазами. — Когда б ты знала, Богданочка, как я ждала его, как молилась… как бога просила… — снова говорила она поспешно, как бы стараясь опередить свои слова. — Думала, что он уже застанет меня с белой головой, только нет, нет! Умерла б, а не пошла б за Ходыку! Господи, Богдана, скажи мне, — улыбнулась она, опуская руки на плечи подруги и забрасывая головку назад, — скажи мне, все ли закоханные дивчата таки дурни?
Но, не получивши от Богданы ответа и не замечая впечатления, произведенного ее словами на Богдану, Галя продолжала с новым приливом восторга:
— Ах, да я и не спрашиваю тебя главного: когда он приехал? Откуда ты узнала о нем?
— Вчера вечером, а пришел он сегодня к нам сам.
— К вам? — протянула Галя, устремляя на нее изумленные глаза. — Почему же он к нам не пришел?
— Не знаю… — ответила Богдана как-то неопределенно и отвела в сторону глаза.
— Ах да, — вспомнила Галя, кивая головой, — верно, узнал о нашем горе, да и не хотел так сразу попасться отцу на глаза. А ты ж говорила ему о моем несчастье?
— Говорила.
— Что ж он? — сжала Галя руки Богдане.
— Ничего, — ответила Богдана тем же странным, ничего не выражающим голосом.
Но Галя улыбнулась про себя: конечно, он ей не скажет ничего, она ведь знает своего Мартына, знает, какое у него гордое, зухвалое сердце.
— Богдана, голубочка, родненькая! — защебетала она, заглядывая подруге в глаза. — У меня к тебе просьба: зробы ласку, моя рыбочка, пошли кого переказать ему, что я измучилась, дожидаясь его, что не люблю Ходыку, что замуж за него не пойду, что если не за Мартына, так хоть под лед воду пить.
По лицу Богданы пробежала какая-то сомнительная улыбка.
— Хорошо, хорошо, голубочка, я ему все расскажу.
— Ну вот, вот! — вскрикнула Галочка, звонко целуя подругу. — А завтра на цеховом празднике, может, удастся хоть словом перекинуться. Ты скажи ему, мое солнышко, что пусть делает, что знает: я рада за ним и на край света пойти!
Еще ленивое зимнее солнце не успело подняться из-за гор киевских, а Галочка поднялась уже со своей мягкой постели. Поспешно вытащила она из-под подушек свое дорогое сокровище — венецийское зеркальце и, поставив его на столе, начала свой туалет. Сегодня Галя хотела одеться так хорошо, как только могла. Господи! Да ведь уже больше года, как он не видел ее! Надо же, чтобы он увидел, что и в Киеве могут одеться не хуже краковских красунь! «Радость моя, счастье мое, сокол мой ясный, голубь мой сизый», — шептала Галя, вынимая один за другим из большой скрыни, расписанной по зеленому полю разноцветными цветами, и свои, и материнские, и бабкины наряды. Она разложила на кровати целый ряд самых ярких саетных, аксамитных и златоглавовых жупанов, байбараков и спенсеров. Долго стояла перед ними Галя в недоумении, подперши щечку рукой, не зная, на чем остановить свой выбор. Наконец выбор был решен. Опоясавши свой тоненький стан шелковой, затканной золотом плахтой и оправивши шитый золотом подол, Галя надела нежно-голубую шелковую попередницу, темно-красный бархатный спенсер, зашнурованный спереди золочеными шнурочками, и нежно-розовый адамашковый байбарак, густо опушенный соболем.
Галя осмотрела себя, насколько было возможно, и осталась довольна своим костюмом. Теперь начиналась самая важная часть туалета. Галя придвинула табурет к столу и открыла дорогую штучную шкатулочку, также купленную отцом у иноземных купцов. Одну за другой вынула Галя нити перл урианских, венецианских, розовых кораллов, гранат и туркуса бирюзы. Когда ее тоненькая шейка вся обвилась в несколько раз драгоценным монистом, Галя повесила посредине еще большой золотой дукач, а в розовые ушки вдела длинные тяжелые серьги с жемчужными подвесками. Взглянувши в зеркало, Галя не могла не улыбнуться тому милому изображению, которое отразилось в нем. Оставалось надеть только головной убор. Галя вынула из шкатулки черную бархатную повязку в виде диадемы, вышитую всю золотом и бриллиантами. Галя взглянула еще раз в зеркало; все ее продолговатое личико с пушистыми волосами казалось в этой драгоценной раме еще миниатюрнее, еще миловиднее. Довольная улыбка пробежала у ней по лицу, и в глубине, в самой глубине сердца Гали шевельнулась одна тайная мысль: ну, если же у него только не каменное сердце, не может он не сознаться, что и в Кракове таких девчат поискать. Но тут же Галочка устыдилась своей мыс ли и, вся зардевшись, сунула зеркальце под подушку и уселась у окна поджидать отца.
Никогда, кажется, не мешкался так войт, как в этот день! Наконец появился на пороге и он в длинном коричневом аксамитном кафтане и в бобровой шапке на седой голове.
Когда Галя шла с отцом по улицам, мийские местные кумушки, кланяясь войту, шептали друг другу: «Ай да красуня ж войтова дочка! Жаль, что Ходыке достанется такой крам!»
И от этого одобрительного шепота угрюмое лицо пана войта светлело, добрая улыбка появлялась под длинными седыми усами, и важный пан войт киевский приветливо кланялся на поклоны встречных горожан.
Между тем по направлению к церкви Стретения господня, братской церкви цеха золотарей, стремилась уже по улицам киевским самая пестрая и нарядная толпа. Горожанки, разодетые в свои едвабные и аксамитные байбараки с меховой опушкой, старшие с головами, повязанными длинными белыми шелковыми вуалями,[21] шли с достоинством и спокойно; молодые в черных бархатных повязках едва сдерживали свои улыбки и веселые речи, зато их карие глазки так и стреляли по сторонам. Почтенные горожане в длинных темных кафтанах и меховых шапках выступали около своих жен степенно и важно, а вечно неугомонная молодежь шла среди улицы веселой толпой, то подкручивая усы, то отпуская более или менее остроумные замечания на счет горожан. Солнце светило ярко и ласково. Со всех крыш быстро и весело капала вода. Воробьи и снегири звон ко чирикали кругом.
Богатая церковь цеховых братчиков была полна уже и самих цеховых, и других приглашенных почетных гостей, когда войт вступил в нее со своей дочкой. При виде пана войта все присутствующие почтительно расступились и пропустили их вперед. Войт занял свое место на клиросе среди самых почетных цехмейстров, а Галя отошла к левой стороне, в так называемый бабинец, где стояли все женщины. Впереди всех у самой решетки, важно выступивши вперед, стояла поважная Духна Кошколдовна, дочь покойного войта, мать Богданы; она тяжело дышала, изнемогая от жары и от тяжести драгоценных мехов, надетых на нее. С ее полного, крупного немолодого лица, теперь принявшего сине-багровый оттенок, катился крупный пот; она то и дело вытирала лицо шитым платочком, выставляя всем на вид свою пухлую белую руку, унизанную бесконечным множеством драгоценных перстней. Байбарак Богданы был такого яркого красного цвета, что красные круги мелькали в глазах каждого, кто взглядывал на него. При виде Гали Богдана весело закивала ей головой и, отступивши, дала место подле себя. С одного взгляда заметила Галя, что и подруга употребила все старание, чтобы выглядеть сегодня получше. Но, несмотря на церковную службу, на всю строгость и торжественность дня, Галя не могла удержаться, чтобы не оглянуться в ту сторону церкви, где стояли мужчины, и взгляд ее сразу встретился с ним. Вся вспыхнула от радости Галочка. А он стоял такой статный и красивый, не спуская с нее глаз… Но, к удивлению своему, Галя заметила, что лицо Мартына было недовольно и глаза глядели мрачно…
