Евгений Коковин - Морская школа
Его песня была необычная, совсем не похожая на те, которые пели в Соломбале. Илько пел обо всем, что видел перед собой, обо всем, о чем думал и мечтал. Он пел, не глядя на нас и нисколько не смущаясь, о большом стойбище, где в деревянных чумах живут русские люди, о высоких деревьях, каких нет в тундре, о хорошем русском человеке Григории, который спас и приютил маленького ненца.
Илько пел, чуть прикрыв глаза и раскачиваясь, и, вероятно, ему казалось, что он едет по бескрайней тундре на легких нартах, увлекаемых упряжкой быстроногих оленей. Он пел о птицах, пролетающих на северо-восток и зовущих его лететь вместе с ними, о большом пароходе, на котором он поплывет на Печору, о большом доме с тремя рядами окон, в котором он, Илько, будет учиться и станет хорошим художником, таким, как Петр Петрыч.
Утром мы все вместе – Григорий, Илько, Костя и я – пошли в город. Илько всему изумлялся. Он смотрел на трамвай и говорил: «Чум бежит». Он хотел сосчитать все дома, но скоро сбился со счета. Он любовался мотоциклом, но ему почему-то еще больше понравился велосипед.
Вскоре Григорий оставил нас, отправившись по своим лесным делам. Мы зашли в губернский комитет партии к Николаю Ивановичу.
Николай Иванович встретил нас приветливо, долго тряс руку Илько и сказал:
– Твои товарищи – славные ребята. Дружи с ними, они тебе всегда помогут, настоящие молодые большевики! А насчет поездки мы сейчас узнаем.
Он стал звонить по телефону, потом куда-то ушел. А вернувшись, объявил: завтра на Печору отправляется пароход «Меркурий». И хотя пассажиров брать не будут, начальник пароходства приказал для Илько сделать исключение. Николай Иванович долго расспрашивал Илько о жизни в тундре, а потом сказал:
– Теперь и в тундре наступит другая жизнь, дайте срок. Советская власть построит там города, а в городах школы, театры, больницы. Жители тундры будут учиться, станут культурными людьми. В Советской республике все народы заживут дружной семьей. Наша партия никому не даст в обиду твой народ, Илько!
Узнав, что Илько любит рисовать, Николай Иванович написал записку и велел отдать ее товарищу в нижнем этаже.
Товарищ Чеснокова – пожилая женщина в черной косоворотке и в красном платочке – прочитала записку и, достав из шкафа две толстые тетради и несколько цветных карандашей, подала все это Илько.
Мальчик вначале даже не поверил, что такое богатство предназначается для него. Нужно сказать, что в те времена толстые тетради и цветные карандаши и в самом деле могли считаться богатством.
– Спасибо! – пробормотал Илько, необычайно обрадованный подарком. – Спасибо!
На улицу он вышел сияющий.
– Какая хорошая хабеня![2] Хороший Николай Иванович!
Вечером мы провожали Григория. На маленькой пристани лесник обнял Илько и тихо сказал:
– Не забывай меня, Илько Я тебя буду ждать!
Он вскочил в лодку, любящими глазами посмотрел на своего питомца, веслом оттолкнулся от пристани. Потом вложил весло в кормовую уключину и с силой принялся галанить.
– Буду ждать!
Рыская носом из стороны в сторону, лодка стала быстро удаляться. Илько стоял на берегу и печальным взором следил за Григорием, пока лодка не скрылась за поворотом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОВОДЫ
В дорогу Илько собирала моя мама. Она дала ему мои штаны, шапку и полотенце. Искусно уменьшила пиджак Илько и залатала совик. Наконец мама откуда-то вытащила старые отцовские варежки и обшила их материей.
– Там у вас, в тундре, наверно, сейчас холодно, – сказала она, примеряя варежки на руки Илько. – На всякий случай, не помешают.
– Нет, – Илько покачал головой, – сейчас в тундре тепло. Хорошо сейчас в тундре!
– Ну, все равно не помешают, – сказала мама, она не особенно верила, что «сейчас в тундре тепло».
Увидев все эти приготовления, Костя внезапно убежал домой и вернулся со свертком. Он тоже принес Илько подарок – выпросил у матери свою рубашку да прибавил к этому еще старую хрестоматию «Родник», выменянную на камышовое удилище.
– Тут есть о том, как Петр Первый шведов под Полтавой разбил, – говорил Костя, перелистывая страницы «Родника». – Вот, видишь, Илько, «Горит восток зарею новой…» А вот смотри – про мальчика, который шел учиться:
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.
– Думаешь, какой это «архангельский мужик»? – спросил Костя. – Знаешь?
Илько наморщил лоб, но ответить не мог.
– На букву «лы», – подсказал Костя.
– Ломоносов! – не удержался я.
Костя обидчиво махнул рукой:
– Вечно ты, Димка, суешься со своим носом!
Но, оказывается, Илько знал о нашем земляке Ломоносове. Ему рассказывал о нем Петр Петрович.
Подумав, Костя сказал:
– Я прочитал это стихотворение папке, а он и говорит: «Правильное стихотворение и изложено красиво, но только божья воля тут ни при чем».
– Это для того, чтобы складно было, – заметил я.
– Как тебе не складно, – возразил Костя. – Это, чтобы царские слуги пропустили стихотворение в книжку – вот для чего Некрасов тут бога и подпустил. Из хитрости. Потому что царь не любил, чтобы бедняки учились. А про бога он все любил читать.
Илько развязал свой мешок и стал укладывать в него подарки – одежду, тетради, карандаши, хрестоматию. Вдруг он словно что-то вспомнил. Произнес задумчиво и взволнованно:
– Тогда я говорил неверно. Русские – хорошие люди! Они любят ненцев. Об этом я расскажу в тундре.
– А Матвеева-то, кочегара с «Владимира», мы так и не разыскали, – сказал я. – Как бы нам его найти?
– Если он в Соломбале, мы обязательно его разыщем, – уверенно заметил Костя. – Вот только бы знать, какой он…
Илько раскрыл свою тетрадь:
– Вот он какой! Если встретите такого, значит, это и есть дядя Матвеев.
Кочегар с «Владимира», друг Илько, был нарисован карандашом во всю страницу тетради. У него было простое, открытое лицо, чуть насмешливые глаза смотрели прямо на нас.
– Не видал такого, – с сожалением сказал Костя. – Нужно у отца спросить, он многих соломбальских моряков знает.
– И у дедушки можно спросить. Мы его найдем, Илько. Пока ты будешь в тундре, мы его и найдем.
Илько осторожно вырвал из тетради страницу с портретом незнакомого нам Матвеева и передал Косте.
В рейс на Печору уходил пароход «Меркурий».
Илько распрощался с дедом Максимычем и с моей матерью, мы с Костей пошли его провожать. Мы хотели взять с собой Гришу Осокина и зашли за ним, но его дома не оказалось. Гришина мать сказала, что «он, бездельник, с утра где-то пропадает».
