Олег Коряков - Хмурый Вангур
— Юрочка… что-нибудь на прощание…
— Изволите желать веселенького?
Вопрос звучал явно саркастически. Но Наташе было не до этого, и возразила она вяло:
— Не надо веселого. Что-нибудь такое… Ну, понимаешь…
Конечно, Юра понял. И все у костра замолчали.
Это была песня. Никто не знал ее, но это была песня. Потому что Наташа запела.
Песня была про любовь, вернее — про мечту о любви, мечту страстную, свежую и туманную. Как юность. В песне говорилось о любимом, которого девушка еще не знала, но который должен прийти. И должен быть он сильным и большим, очень хорошим, храбрым и умным. Самым хорошим на свете. Она не знала, кто он, когда и как к ней придет, но знала: придет.
Может быть, Наташа притворялась? Кто скажет! Такие были у песни слова.
Николай слушал ее так, будто знал: слова о любимом относятся к нему. Светло задумался о чем-то Пушкарев. Насупил косматые брови профессор; рассердился, что ли, на свою давно прошедшую молодость?
Пушкарев взглянул туда, откуда доносилась песня. Красиво и четко на фоне догорающей зари темнел силуэт Наташи. Вдруг силуэтов стало два. Борис Никифорович оглянулся: место Николая у костра стало пусто…
Томми понял своего друга: посмотрел на хозяйку, на Пушкарева и, словно хотел утешить, уткнулся мордой в его колени.
Песня оборвалась. К костру подошел Юра.
— Пойдемте-ка, дядя Степан. Кое-что передать надо. — Юра выразительно помахал гитарой.
Вдвоем они ушли к одной из палаток, в густые синие сумерки.
Без гитары, без песни стало как-то пусто, неуютно. Пришла ночь. Люди разбрелись по палаткам.
А утро разыгралось ясное, солнечное, и палатки нежились, купаясь в потоках света. Но их стало на одну меньше. Там, где было жилье Пушкарева и его товарищей по походу на Вангур, остался ясно видимый на траве четырехугольник.
Все столпились у края палаточного лагеря. Пушкарев с редкой у него ласковой улыбкой поглядывал на своих спутников — как старший брат. Николай не мог, да, наверное, и не хотел скрыть свое возбуждение: ведь это по его предложению уйдет сейчас группа на Вангур, и цель близка. Лицо Юры Петрищева было довольно унылым.
— Ну, найти вам во-от такое месторождение! — Широко раскинув руки, Наташа улыбнулась Николаю. — А вам, Борис Никифорович, что пожелать? Ведь вы сомневаетесь, что на Вангуре титан есть. Значит, пожелать, чтобы не найти? — Она смотрела то на Пушка-рева, то на Николая, лукавинки так и плясали в глазах.
— Вот коварная девица! — добродушно буркнул Кузьминых.
— Пожелайте найти истину, — ответил Пушкарев, и от его короткого, быстрого взгляда Наташе почему-то сделалось неловко.
Юра завертел головой, кого-то выискивая.
— Дядя Степан, гитара, значит, будет в порядке?
— Это уж точно, будет, — загудел Степан и ухарски подмигнул. — В полном порядке.
На минуту все умолкли.
— Ну… — Пушкарев сделал знак: пора двигаться.
— Что ж, — профессор протянул ему руку, — ни пуха вам ни пера.
И сразу все заговорили, зашумели:
— Ни камня ни глины!
— До встречи, товарищи! Успехов!
— Вам также! Всего лучшего!
Даже Томми, присоединяя свой голос к этим возгласам, залаял.
Старый Куриков молча пожал руку сыну и отошел.
Взмахи руками, кепками, накомарниками, обычное возбуждение, за которым скрывается невольная грусть.
Дольше других взлетал платочек над головой Наташи. До тех пор, пока ушедшие не вступили в таежную чащу. Шагавший позади Николай обернулся — она все стоит и машет, машет…
Глава четвертая
1
Снова вокруг был урман, глухие таежные дебри. После горного простора, раздольной шири земли и неба мир казался съежившимся и помрачневшим. Земля угрюмо щетинилась буреломом, небо исчезло: деревья, теснясь, не давали увидеть его людям.
Они шли по урману напрямик, напролом. Чуть в сторонке бежал Вангур. Они часто выходили к его берегам. Речушка была еще маленькой и бурной. Как молодой беззаботный зверек, она прыгала с камня на камень, урчала и разбрасывала клочья пены. Иногда, решив отдохнуть, она затихала, а потом снова бежала вприпрыжку, резвилась безобидно и весело.
А урман был тих и хмур. Лесные великаны, почти не расступаясь, пропускали мимо себя эту расшалившуюся речонку, прибежавшую с гор. «Ничего, — наверное, думали они, — подождем: еще умаешься, завязнешь несколько раз в наших болотах — и присмиреешь».
Молчаливый, нахохленный, как старый воробей в непогодь, Куриков неутомимо шагал впереди. Или старик очень уж хорошо знал эти места, или было у него какое-то особое чутье — он выбирал путь самый удобный и скорый, ловко минуя болотца, бурелом и завалы.
Идти было трудно, очень тяжелой оказалась поклажа. Пушкарев настоял, чтобы взяли и палатку (она была маленькая и называлась двухместной, но в ней могли поместиться четверо), и спальные мешки, и пилу, и два брезентовых полога, не говоря уж о снаряжении более необходимом. Его расчет был прост: как-нибудь дотянуть до водного пути, а там тяжесть не страшна.
Постепенно Вангур терял задор и резвость и делался все более солидной речкой.
— Дня через два поплывем? — поинтересовался Пушкарев у проводника.
Куриков помолчал, зачем-то оглядел кроны деревьев и подтвердил:
— Через два дня, однако, поплывем.
Николай шагал, пересвистываясь с бурундуками или напевая полюбившуюся ему удалую, чуть хвастливую песенку:
Потому что мы, геологи, такой народ:
Ни беда нас и ни горе никогда не берет…
Оглядываясь назад, он видел сосредоточенное и довольно угрюмое лицо Юры.
— Эгей, геология! Приуныла?
— Печенка твоя приуныла! — пробормотал под нос Юра и вдруг подхватил почти свирепо:
Горевать нам некогда,
Тосковать нам некогда —
Надо нам шагать, шагать… Куда? Вперед!
Потому что мы, геологи, такой народ!
Русло Вангура становилось шире и глубже, течение — спокойнее. Берега начали расползаться по урману болотиной. Появились заросли багульника. Лес стал мельче.
Второй день путники шлепали по болоту, среди нюра — низкорослого, чахлого сосняка. Бродни[3] легко уходили в жижу, она чавкала, пузырилась, жадно охватывала ноги. Брюхо у лайки Курикова не просыхало от воды и грязи.
Юра, шедший в хвосте цепочки, споткнулся о коряжину, упал и чертыхнулся. Николай остановился, хохотнул:
— Ты кого там цитируешь?
— Да так… из геологической литературы. — Не утерпев, Юра чертыхнулся еще. — Ну, прорва! Второй день обсохнуть не могу!
