Эдуард Хруцкий - Поединок. Выпуск 10
— Значит, им кто-то помогал?
— Не знаю.
— Поехали к протоке Долгой, — сказал Коньков. — Поглядим, откуда они лес брали.
Выше переката Шумного река вольно разливалась в спокойном и мерном течении, но берега ее на извивах были сплошь завалены то корягами, то валежником, а то и разделанным кругляком, торчавшим из завалов.
Над рекой же, по обоим берегам тянулась заломанная и выщербленная тайга: раскоряченные, со сшибленными макушками мощные ильмы, оголенные орешины да ясени и с пятнами белых обломов на темной коре бархатное дерево.
— Ничего себе картинка, — указал на заломанную тайгу Коньков.
— Так брали только кедры, да ель, да пихту… все, что можно сплавлять. Остальное тонет. Дороги нет. Вот и бросили в таком срамном виде.
— Знакомое дело, — сказал со вздохом Коньков. — Сколько помню, а я уже двадцать лет по тайгам мотаюсь, все такая же история: дорог нет, и не строят. Берут только хвойные породы, что само плывет. Остальное заламывают и бросают.
— А раньше такого безобразия не было, — сказал Голованов. — Раньше подчистую деляны вырабатывали и новый лес растили. Тяжелые породы вывозили по зимнику, не то плоты вязали вперемешку с легкими и по большой воде уводили. А молем сплавлять запрещали. Ни-ни! Штрафовали под дых. Не то еще и в тюрьму за это сажали.
— За такую привычку штаны снимать да сечь надо по мягкому месту.
— Дак за чем дело стало? Вам же право дадено.
— Ни хрена нам не дадено! — Коньков выругался и плюнул в воду.
Вдруг из-за кривуна навстречу им вынырнула удэгейская долбленка с мотором; в корме за рулем сидел Кялундзига. Он снял кепку и замахал ей, разворачиваясь и делая знаки, приглашая встречную лодку причалить к берегу.
Обе лодки пришвартовались в затишке.
— Что случилось? — крикнул Коньков.
— Гээнта нашли! — ответил Кялундзига.
— Где?
— На косе, напротив сопки Банга. Лежит мертвый на песке. И оморочка рядом.
— Убит?
— Не знаю.
— Как не знаешь? Рана есть?
— Нет, понимаешь, такое дело. Как все равно уснул.
— Доктора вызвали?
— Привезли нашего фельдшера.
— Поехали! — скомандовал Коньков, и лодки двинулись по реке.
За первым же кривуном открылась длинная речная коса, примыкавшая к пологому песчаному берегу. В небольшой ложбинке под самыми тальниковыми зарослями стояло трое: два пожилых удэгейца и женщина с медицинской сумкой в руке.
Перед ними лежал на песке человек, лежал бочком, поджав ноги, будто спал. Возле него валялась на песке легонькая оморочка, вытянутая и оттащенная совсем неподалеку от воды.
Коньков внимательно осмотрел оморочку и потом уж подошел к лежащему Гээнте. Голованов и Кялундзига держались за ним поодаль и сбоку, как ординарцы за полковым командиром.
Гээнта был древний старичок, весь какой-то скрюченный, тонконогий, в длинном белесом халате, прогоревшем в нескольких местах и похожем на женскую исподнюю рубаху. Желтолицый, без усов и бороды, он сильно смахивал на старуху. Выражение лица его было спокойным и даже счастливым, будто он и в самом деле уснул после тяжелой работы.
— Мертвый? — спросил Коньков женщину с медицинской сумкой.
— Да, — ответила она. — По всей вероятности, смерть наступила естественным образом.
— Почему?
— Не обнаружено никаких побоев, даже видимых ушибов нет.
— Следов возле него не было? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Нет, понимаешь. Такое дело сам Гээнта оставил. Его следы. Больше следов не было.
— Зато вы натоптали здесь будь здоров.
— Не страшно, понимаешь. Все следы наших людей можно определить. Ее следы тоже отличить можно, — кивнул Кялундзига на фельдшерицу.
— Ладно. Ну-ка отойдите к берегу, я посмотрю, — сказал Коньков.
Все удэгейцы были обуты в олочи, мягкую обувь из рыбьей кожи, с загнутыми носами. На фельдшерице были резиновые сапожки.
Коньков осмотрел сперва обувь удэгейцев, потом следы возле Гээнты.
Следы самого Гээнты, оставленные маленькими, словно детскими, олочами, шли от оморочки никем не затоптанные. Не обнаружив ничего подозрительного, сфотографировав и следы, и оморочку, и самого сторожа, Коньков спросил фельдшерицу:
— Как полагаете, отчего смерть наступила?
— Думаю, от разрыва сердца, — ответила та.
— Какой разрыв сердца? — проворчал старик-удэгеец с жиденькой бороденкой. — Сердце веревка, что ли? Как может сердце разрываться? Кто его тянул? Собачки, что ли?
— А вы как думаете, отчего он помер? — спросил его Коньков.
— Его смерть приходил, — твердо ответил старик.
— Пра-авильно, — усмехнулся Коньков. — Как вас звать?
— Арсё, — ответил за старика Кялундзига. — Он у нас самый старший охотник.
— Все еще охотитесь? — удивился Коньков.
— А почему нет? — спросил Арсё.
— Сколько же вам лет?
— Не знай. Если человек здоровый, зачем года считай?
— Пра-авильно, — подтвердил опять Коньков, улыбаясь. — Значит, смерть пришла, он и помер. А зачем же он сюда приехал помирать, на эту косу? А?!
— Тебе не знай, что ли? — удивился Арсё.
— Нет, не знаю.
— Здесь сопка Банга стоит, — Арсё указал на прибрежную высокую сопку с голой вершиной. — На вершине его живет дух охотника Банга. Его знает дорогу туда, — указал он рукой на небо.
— Куда это туда? — спросил Коньков.
— К предкам, понимаешь, — ответил Арсё. — Банга отводит туда душу охотника, который помирать сюда приходил.
— А как же тело? — спросил Коньков, еле сдерживая улыбку.
— Тебе не знай, что ли? — переспросил Арсё.
— Нет, не знаю.
— Тело охотника отвожу я.
— И ты знаешь туда дорогу?
— Конечно, знай, — ответил Арсё без тени колебания.
— И повезешь туда Гээнта?
— Завтра повезу такое дело.
— И можно посмотреть?
— А почему нет?
— Н-да… приду посмотрю, — Коньков обернулся к фельдшерице: — Вы смогли бы свезти его на вскрытие?
— Сейчас и повезем, — ответила та.
— Надо обернуться до вечера, — сказал Коньков. — Мне нужен акт смерти, причины.
— К вечеру привезем! — ответила фельдшерица.
— Как мотор, надежный? — спросил Коньков Голованова. — Успеют обернуться?
— Сотня километров туда, сотня обратно, — ответил за него Кялундзига. — Успеем такое дело.
— Ты мне нужен здесь, — сказал Коньков Созе. — А с фельдшером поедет Голованов. Стариков завезти в поселок.
— Есть такое дело! — ответил Кялундзига.
— Ну, действуйте!
