Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым (дилогия)
Приземлились на пятачке. Еще не остановились лопасти, а мы уже выскочили из вертолета.
До чего безжизненно было вокруг!
Белые слои кварцитов среди черных сланцев. Над ущельем пролетел с воющим криком поморник. Неподалеку валялись останки погибшего буревестника: белые, истрепанные ветром крылья, прикрепленные к скелету.
Ветер завыл, как сирена. Мне вдруг вспомнилось детство и вой сирены на море в туманы и штормы. Сердце невольно сжалось, охваченное дурным предчувствием.
— Чего ты боишься, Александр? — сказал я сам себе. Я взглянул на профессора. Сафонов тоже, улыбаясь, смотрел на него. Черкасов был счастлив, как ребенок, которого одного пустили в игрушечный магазин: ройся сколько хочешь, выбирай! Он был словно опьянен и высоким весенним небом, и солнцем, и, главное, бесконечным разнообразием пород, представших перед нами. Розовые слои гранитов, черных кристаллических сланцев, полосатые мигматиты, темные полоски диабазовых вертикальных жил. Голубоватые зерна кварца и, словно капли крови, кристаллы граната. Белый кварц с золотистыми кубиками железного колчедана и мазками медной зелени. Зеленые гнейсы. Цепочки линз белоснежных мраморов среди розовых дигматитов.
Горы поросли зеленоватым мхом, оранжевыми лишайниками. В камнях гнездились белоснежные буревестники. В пресных озерах, куда стекали прозрачные ледяные ручьи, светились сине-зеленые водоросли. Мелкие, словно воробьи, кочурки парили над скалами. Нет, жизнь здесь была своя, неповторимая, не зависящая от человека…
Мы набрали массу образцов. В вертолет их относил Ермак. Кажется, мы с профессором слишком увлеклись. Настала белая антарктическая ночь — едва заметное потемнение.
— Пора домой, Дмитрий Николаевич! — крикнул я. — Ведь Сафонов никогда не поторопит. А он устал.
— Сейчас, возьму еще вот этот образец.
Он отколол молотком кусок кварцита и с довольным видом положил его в рюкзак. Добрались мы до дома благополучно, но Ермак выглядел очень утомленно и рано ушел спать. Правда, утром он встал рано и до завтрака уже подготовил вертолет.
В этих проклятых каменных ущельях Сафонов показал все свое летное искусство. Вертолет у него прыгал, как блоха. Застывал на высоте, чтобы профессор мог получше разглядеть геологический разрез. Садился в самых недоступных местах.
Ох, эти посадки в каменных узких коридорах, среди острых скал — до чего они мне не нравились! Мы каждодневно, ежечасно рисковали своей жизнью, и ради чего! Чтобы стереть белое пятно с карты. Но мы не можем иначе, мы не остановимся никогда. Закончим исследование Антарктиды, на очереди — Луна. Потом Марс, Венера, Юпитер, Сатурн. Вечно ищущий Человек…
Мы с профессором всю эту неделю работали как одержимые. И каждый день Сафонов заглушал мотор и шел с нами за образцами. А погода баловала нас — Антарктида казалась безобидной, как Подмосковье в начале апреля! Мы работали в одних костюмах, и то было жарко.
…Сафонов позвал нас закусить. Он приготовил горячий кофе, сделал бутерброды. Усталые, веселые, проголодавшиеся мы присели возле вертолета. Ермак ел без особого аппетита. Обычно молчаливый, тогда он разговорился.
— Валя устала от Севера, — с нежностью сказал он о жене. — Я, признаться, тоже. Шесть лет работали в обсерватории. Да еще перед этим я два года летал над Охотским морем. Сам-то я архангельский, тоже, конечно, не юг! Сынок теперь там у моей тетки. Я ведь сирота. Меня тетка воспитала. Хорошая женщина, добрая, веселая, Библиотекарь. Жили мы с ней хоть и бедно, но дружно и весело. Вот Валя защитит диссертацию, и переедем в Москву.
— Будете жить у тестя? — благодушно спросил Черкасов.
— Да. Валя ведь москвичка. Может, и тетю Любу перетащим к нам. Она скучает одна.
Черкасов усмехнулся.
— Не останешься ты в Москве. Опять поедешь со мной в экспедицию.
Сафонов смущенно улыбнулся.
— И Валя твоя долго не усидит в столице. Она же прирожденный исследователь и путешественник. Она была моя любимая ученица. И не потому, что дочь моего друга, а потому, что я сразу увидел в ней географа по призванию. Настоящего географа! Я скажу, как у вас будет, Ермак. Сын с тетей будут жить у дедушки в Москве, а папа с мамой будут к ним всегда возвращаться.
— Пожалуй, что так, — улыбнулся Ермак. Черкасов положил руку на его плечо и закончил серьезно:
— Москва — самое лучшее место на Земле для возвращений… Я сам туда всю жизнь возвращаюсь. Но жить в ней безвыездно я бы не смог.
Я удивился.
— А где же тогда…
— В Антарктиде, — ухмыльнулся Черкасов, и я не понял, шутил он или сказал серьезно.
Пока мы ели и разговаривали, неожиданно подул ветер. Не отошли мы и двадцати метров от вертолета, как ветер уже завыл на разные голоса, стал с силой хлестать в лицо. Мельчайшие песчинки — не то снег, не то песок — кололи щеки, засоряли глаза. Стало тяжело дышать.
— Пожалуй, надо отправляться восвояси! — крикнул мне Черкасов.
Мы вернулись к вертолету. Сафонов озабоченно смотрел на машину — ее раскачивало…
— Взлетим? — спросил Черкасов.
— Придется переждать, — ответил Ермак. — Помогите мне закрепить вертолет.
Мы тщательно укрепили вертолет и поспешили укрыться в нем. Конечно, было благоразумнее переждать бурю. На меня почему-то напала сонливость, и я пристроился на брезенте подремать. Уснуть я не уснул, а именно дремал, слыша и понимая каждое слово, которое не заглушал вой ветра.
Черкасов и Сафонов наперерыв вспоминали экспедицию в Арктику на горное плато. Когда они впервые прибыли туда, это тоже было белое пятно на карте. Огромное базальтовое плато с бездонным озером посредине. Вулкан Ыйдыга. Ледник, дающий жизнь реке. Вспоминали какой-то крест землепроходцев, бродягу Абакумова, виновника гибели первой экспедиции на плато. Но они оба почему-то любили этого бродягу и вспоминали его с умилением. Вспоминали эскимоса Кэулькута и очень смеялись…
…Кажется, я все-таки уснул, а когда проснулся, ветер уже не выл, а Дмитрий Николаевич разбирал образцы, которые мы здесь собрали, и громко восторгался ими.
— Редкие экспонаты! На вес золота! — восхищался профессор.
— Мне приятно, что во всем этом и мой труд, — тихо сказал Сафонов. — Кажется, ветер утих. Я выйду посмотрю.
Ермак вернулся и стал запускать мотор.
— Взлетим, Ермак? — обеспокоенно спросил Черкасов. Пилот молча улыбнулся. Это была последняя его улыбка, которую мы видели.
Сафонов был отличный пилот, он уже почти год работал в Антарктиде, но разве можно за год постигнуть все ее своеобразие, неожиданности и нелогичность. Ветер как будто утих, но когда вертолет стал подниматься, неожиданно налетевший шквал подхватил вертолет, словно перо птицы, и с силой бросил о скалы.
