Игорь Бондаренко - Красные пианисты
— А кто вел допрос?
— Комиссар Клуте из Бадаусзее.
Максимилиан разлил остатки брандвейна в стаканы.
— А Розенкранц не был здесь недавно? — неожиданно спросил он.
— Какой еще Розенкранц? — Лесник бросил сердитый взгляд исподлобья.
— Бывший гаулейтер Зальцбурга.
— Вы меня бросьте ловить. Я вам как человеку все рассказал, а вы мне — Розенкранц. Клуте, тот сразу сказал, что из полиции, а вы комедию ломаете. Не знаю я никакого Розенкранца.
— Как же вы не знаете? Его все знают в этих краях.
— А я не знаю.
— А вы никого не видели на озере в те дни, когда с Кемпкой случилось несчастье?
— Чего вы ко мне привязались? Если допрос хотите учинить, вызывайте в полицию, только нового я ничего добавить не могу.
— Вы ошиблись: я не из полиции, я — журналист и допрос вам учинять не собираюсь.
— Ну, тогда всего вам хорошего, прощайте…
— Не хотите больше разговаривать?
— Поговорили — и хватит! О чем еще говорить? — Шрот опрокинул стакан, вытер губы и добавил: — У кого язык длинный — у того жизнь короткая. — С этими словами он повернулся спиной к Факу.
— Ну а плот вы мне продадите?
— Не продам, — твердо сказал лесник. — Случится что с вами, меня снова полиция таскать будет, Нет уж…
— Ну, тогда до свидания!
— Прощайте! — повторил Шрот, вытаскивая то-нор из бревна и принимаясь за работу.
* * *Комиссар полиции Клуте, преисполненный служебного рвения, в этот субботний вечер был у себя в кабинете. «Совсем мальчик», — подумал о нем Фак, представляясь комиссару.
Как оказалось, Клуте уже исполнилось тридцать лет, но на вид ему нельзя было дать больше двадцати трех — двадцати четырех. Комиссар явно страдал от этого и при каждом удобном случае подчеркивал, что ему уже за тридцать.
«Десять лет назад, когда я приехал в Бадль Ишль после окончания полицейской школы…» — говорил он. Или: «Четырнадцать лет назад, когда мне исполнилось шестнадцать лет…»
Клуте после окончания полицейской школы работал постовым полисменом, но эта работа не удовлетворяла его. Он мечтал перейти в уголовную полицию и наконец добился своего: его стали брать сначала на облавы, а потом — поручать мелкие дела. Медленно, но настойчиво Клуте продвигался по службе, а окончив двухгодичную школу младших инспекторов, получил должность комиссара в Бадаусзее. Теперь на самостоятельной работе он имел возможность проявить себя.
К сожалению, первое время в его районе ничего существенного не происходило, пока Грюнзее снова не попало на страницы печати.
Обстоятельства гибели Кемпки показались Клуте загадочными, и он решил докопаться до истины. Расспросил десятки людей, обшарил все окрестности Грюнзее. Кое-что ему удалось обнаружить, но вдруг последовал вызов в окружной комиссариат, в Зальцбург, и советник юстиции первого ранга Фрайбергер приказал ему кончать «эту канитель, это шерлокхолмство». «От вашей версии на сто километров разит дилетантством. Вы ставите нашу полицию в идиотское положение, Клуте. Мы официально уже сообщили в Швейцарию, что это несчастный случай. А вы говорите черт знает что, компрометируете нас».
Клуте не мог понять, почему попытки выяснить истину могут компрометировать полицию, но дознание вынужден был прекратить, так как боялся потерять место. Однако сейчас, когда к нему приехал журналист, да еще такой известный, как Фак, Клуте вновь решил заняться этим делом. С первых же слов комиссар почувствовал, что Фак тоже склоняется к версии о насильственной смерти Кемпки…
Фак высказал свои соображения по этому поводу и предложил:
— Давайте попробуем вместе проследить точную последовательность событий… Кемпка остановился в Бадль Креуце в гостинице, побывал на Грюнзее и на другой день вечером получил записку…
— Когда именно он получил записку, я точно не знаю. Он показал ее хозяину утром следующего дня.
— То есть второго?
— Да.
Клуте открыл сейф и достал клочок бумаги. Даже непосвященному в криминалистические хитрости Факу было ясно, что почерк изменен. «Кто ищет золото, рискует жизнью», — было написано довольно четко.
— Эту записку вы нашли в номере Кемпки?
— Нет, мне передал ее хозяин гостиницы.
— Откуда она у него взялась?
— Кемпка сам отдал ее хозяину и сказал при этом: «Это у вас так принято шутить?» И пошел к машине, чтобы ехать на Грюнзее. Хозяин сначала хотел выбросить эту записку, а потом передумал: слишком много шума последнее время было вокруг Грюнзее — и при оказии передал ее мне. Тогда он не предполагал, что это — реальная угроза…
— Кемпка тоже, очевидно, не придавал значения этой угрозе?
— Очевидно, иначе он должен был принять какие-то меры предосторожности, — согласился комиссар.
— Ну а если и придавал… Мужчине, а особенно молодому, часто трудно признаться в том, что он чего-то боится. Если он совершенно не придавал значения этой записке, то, наверное, просто никому бы ее не показал, а выбросил в мусоропровод.
— Пожалуй, вы правы.
— Но тем не менее он не мог уже остановиться, он должен был довести начатое дело до конца. Это логично. Я бы тоже так поступил, — продолжал рассуждать вслух Фак и спросил: — А что по поводу этой записки сказал вам Фрайбергер?
— Он сказал, что у него полный сейф таких записок. Один такой автор, например, сообщает ему, что в субботу четырнадцатого августа в тринадцать ноль-ноль начнется атомная война. И приписка: «Советую вам уехать на Маркизовы острова, только там вы найдете спасение».
— Но ведь это совсем другое. Тут мы явно имеем дело с шутником, а может быть, с шизофреником, — улыбнувшись, сказал Фак.
— Примерно так же сказал ему я, но… не хочу повторять, что услышал в ответ.
— С этим ясно. Теперь вы, кажется, говорили что-то об окурке сигареты. Разве это так существенно? Ведь окурков можно найти везде сколько угодно.
— Да, это так. Но на Грюнзее никто не бывает. Ведь эти места стали как будто зачумленными. По крайней мере, это были единственные два окурка, которые я нашел у озера. Кемпка, как установлено, не курил. Шрот тоже не курит. Кроме Розенкранца и человека, который ехал с ним, никто в эти дни не появлялся в тех краях.
— Кстати, о Розенкранце. Вы, конечно, беседовали с ним?
— Да.
— И что же?
— Он не вызвал у меня подозрений. Он вел себя слишком уверенно и даже, я бы сказал, заносчиво.
— Но ведь Розенкранц, судя по всему, — человек, который умеет владеть своими чувствами.
— Все это так. Но я не думаю, что это сделал он.
— С ним, кажется, был еще один человек?
