Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Правда и вымысел
Между тем мой ведущий полностью превратился в ведомого и едва переставлял ноги. Я пропотел насквозь, хотя в копях было градусов восемь – десять тепла, но у раненого поднялась настолько высокая температура, что я нагревался от него. А тут еще попавшая на шею соляная пыль обжигала кожу, выедала глаза, хотелось пить, однако на такой глубине не было ни родников, ни подземных озер и воздух казался идеально сухим – ботинки и носки просохли на ногах. Только через эти соляные пространства мы шли уже часов шесть, а им конца и края не было.
Когда я нырнул в парное облако и очутился в пещере, мелькнула мысль, что раненый идет к своим товарищам (сослуживцам, соплеменникам, друзьям), способным оказать ему помощь, сделать операцию или восстановить здоровье каким-то другим способом. Наверное, в копях, в суперстерильной среде действительно можно залечивать раны, впрочем, как и легочные заболевания (есть ведь такой метод лечения бронхиальной астмы). Но оказавшись здесь, в совершенно пустом пространстве, стало ясно, что никаких товарищей тут нет и не было давно, и судя по поведению, он никого не искал. С минуты на минуту я ждал, когда он обмякнет совсем, поскольку тащил его, практически завалив на спину, и не чувствовал ударов сердца.
И это случилось, когда мы миновали шестые двери: подошел, чтобы поднять его и обнаружил совершенно безвольное тело. Я выключил фонарик (батареи начали садиться), опустился рядом с ним на жесткую, как наждак, соль, испытывая чувство редкостное, напоминающее раздвоение личности: какая-то часть сознания, в тот момент существовавшая как бы сама по себе, ужасалась, противилась всему, что происходит и била тревогу, но другая, большая часть, оставалась непоколебимой, рассудительной, и я не испытывал никакого страха. Будто знал, здесь никогда не заблужусь, не пропаду, не исчезну в этих неведомых бесконечных копях, даже если кончатся батарейки и останусь без света.
Непонятно откуда, но существовала полная уверенность в безопасности, и еще необъяснимое ощущение, что я знаю это пространство, бывал здесь и стоит мне сейчас, не включая фонаря, пойти вправо, обязательно найду низкую, вырубленную в базальтовой толще галерею, которая заканчивается небольшим круглым зальчиком, где стоит старая бревенчатая сторожка, и там есть вода, пища и топчан, покрытый войлоком.
Чтобы проверить это и уверовать в собственную безопасность, я оставил спутника и пошел вправо, без света, наугад. Примерно через двести шагов по абсолютно ровной соляной тверди я зажег свет: узкая дверь в отвесной, затянутой космами летучей соли стене, за ней галерея. Можно было возвращаться, но я не удержался, прошел до конца и открыл избушку.
И все там было: кадушка с водой, хлеб, вяленое мясо и даже соль в деревянной солонке. Но самое удивительное, согреться здесь можно было от свечи, зажженной под большим медным и пустым котлом. Я выпил два ковша пресной, скорее всего, дистиллированной воды, набрал фляжку и пошел назад.
Редкий и слабый пульс у чекиста еще прощупывался, дыхания не было, или я не услышал. Я поднял неподвижного спутника на спину и протащил метров тридцать, однако вялое, огрузшее тело постоянно сползало, ноги волочились по земле и оттого, что все время подбрасывал его, я сбивал свое дыхание и терял силы. Потом взял поперек, кое-как взвалил на плечо ногами вперед и понес, чувствуя, как самого сгибает пополам. С тремя передышками я кое-как дотащился до седьмой двери, открыл ее, но поднять стражника еще раз уже не мог – взял под мышки, переволок в последний зал и сам рухнул рядом с ним.
Я боялся уснуть, и потому растирал себе лицо, и так горящее от пота и летучей соли. Отлежался, поднялся на ноги и посветил вокруг: привычной уже, набитой ногами дороги не нашел, множество тропинок веером разбегалось в разные стороны и будто таяли, растворяясь в поблескивающей соли. Где искать эти восьмые двери, было совершенно непонятно. Оставив стражника, я пошел по компасу строго на север и через семьсот двадцать шагов наткнулся на гладкую соляную стену.
Дверей не оказалось ни слева, ни справа, но зато я высветил вход в низкую галерею, и думая, что это ниша, а дальше может быть выход, прошел до ее конца и оказался в тупике. Поплутав вдоль стены еще около часа, я взял направление строго на юг и вернулся к раненому.
Видимо, по дороге растряс стражника: он ожил и теперь стонал, кашлял, горлом пошла кровь, после чего вдруг задышал громко и очнулся.
Я положил его на бок, включил фонарь – Где мы? – спросил он будто спросонья.
– За седьмыми дверями.
– Дальше идти не нужно. Оставь меня здесь.
– А и некуда идти. Восьмой двери я не нашел.
– И не найдешь…
– Может, вернуться назад, в сторожку?
– Зачем?… Отсюда нельзя возвращаться.
– Но в этом зале ничего нет, а там вода, можно согреться.
– Мне не холодно, и я не хочу пить.
– Ну и что будем делать? – спросил я.
– Ждать.
– Долго ждать? Может, все-таки сходить и поискать вход?
– Нет, не ходи! Это бесполезно, только потеряешь силы.
– Тебе зачем туда, за восьмые двери? Там помогут? Там кто-то есть?
– Живых нет, – не сразу отозвался он. – Я надеюсь, собака успела, и она скоро придет за мной.
– Кто придет?
– Валкария.
Мне показалось, я ослышался, голос был сонный, невнятный, однако я боялся окончательно разбудить его – вдруг замолчит?
– Ты послал за ней собаку? – спросил как бы между прочим.
– Собаку послала слепая Дара, – тем же тоном отозвался он.
– Валкария живет здесь, в копях?
– Здесь никто не живет. Видишь, кругом только соль…
– Откуда же она придет? Сверху?
– Нет, снизу. Возможно, где-то уже близко, я чувствую, и, кажется, слышу шорох ее прекрасного плаща.
Я не знал, что думать, его речь напоминала бред, и та часть сознания, которая дрожала от ужаса, сейчас кричала, взывала не верить, не принимать его слов. Но в памяти стоял мой дед, который тоже вроде бы нес неведомо что под воздействием «солнечного удара».
Так всем казалось…
– За восьмой дверью что?
– Мир Мертвых.
– Но ведь ты еще жив?
– Нет, я умер три дня назад на перевале. Попал в засаду…
– Я вижу, чувствую – жив! Теплый, бьется сердце…
– То, что ты видишь, это уже не жизнь. Переходная фаза. – Он вроде бы проснулся, и слова его от этого зазвучали более внятно. – Да, люди цепляются и за такую форму, долго залечивают раны, переливают чужую кровь и пьют силу живых. Потому человечество превращается в общество больных и вечно страждущих. Я потерял много крови, клаврат погас, всякое существование бессмысленно.
Разум, уже привыкший к археологии, зацепился за слово «страждущих» СТРА ждущих – ждущих зенита солнца. КЛАВРАТ, КОЛОВОРОТ – подъем, возвышение гармонии. Или способность, воля к возвышению и развитию?
