Елена Крюкова - Золото
И протянула царю.
И царь выпрямился, с мечом в руках, и взмахнул им; и царь стал биться, и бился так против троих воинов, но они были тоже сильные воины, мужчины, хорошо обученные воины и вдобавок старые нубийские охотники, они сражались с человеком, как со зверем, и они победили его, хоть он и изранил их сильно, едвали не смертельно. Они уползли из опочивальни, стена, зажимая раны руками. Ее возлюбленный, ее царь лежал на полу, среди разбросанных одежд и драгоценностей, нагой, со страшной колотой раной в боку; это старый нубиец достал его своим коротким мечом. Меч царя валялся рядом с ним. Она глядела на мертвого возлюбленного остановившимся взглядом. Вот тогда она ослепла в первый раз.
И она не видела, как вошел черный раб.
Она услышала это.
«Дарак, – сказала она одними губами, – я знаю, это ты подговорил воинов убить царя». Он замотал головой: это не я, госпожа. «Ты врешь мне! – крикнула она, и ее волосы разметались вокруг головы. – Ты не хочешь сказать правду!» И опять он отрекся от правды. Тогда она сказала: «Возьми тряпку, смой отовсюду кровь, я обмою царя. Мы отнесем его в саркофаг и положим в его усыпальнице, как и велено было им своим подданным». Черный раб послушно делал все, что говорила она, молчал. Молчала и она. Ее глаза были слепы. Она окунала губку в теплую воду и обмывала его, мертвого – так, как когда-то он купал ее в чане с горячей водой, живую. Он купал ее, как ребенка. Она обмывала его, как обмывают всех умерших, шепча заупокойную молитву богам Нижнего Мира.
И они положили его в гробницу; и она пришла однажды ночью, с зажженным факелом, чтобы попрощаться с ним, чтобы погрузить в саркофаг все свои драгоценности, что дарил ей царь, так и не успевший обвенчаться с ней, и лечь рядом с ним. Она хотела себя убить – и не смогла. Ее убил черный раб – тот, что был в нее влюблен. Потом черный раб убил себя. Это она видела уже сверху, когда душа ее взмыла над лежащими в крови телами.
И собака царя, белая с черными пятнами, долго выла над умершими; и потом залезла в саркофаг, и смежила глаза, и умерла от тоски по людям своим.
А как же потом блуждала ее золотая маска, что сработал мастер мз мастеров, великий Кронос, которого особенно любил царь, куда она полетела по свету?.. Кто грабил гробницу… кто увозил ее маску туда, на север, через проливы, в Кафу, в Гермонассу… Она переходила из рук в руки и приносила людям горе. Люди убивали друг друга из-за нее, золотой. И она больше никогда не встретила своего царя. Где ее царь?.. Бог, ты отнял у нее зренье. Если она даже встретит своего царя, она больше его не сможет увидеть.
А почувствовать?.. Ведь почувствовать в любви можно… Услышать, рвануться навстречу…
Она снова положила руку на золотое лицо царя. Дверь скрипнула. Вошел карлик.
– Стенька… – жалобно сказала она. – Подойди… Мне плохо, Стенька… Я все время вижу прошлое, Стенька…
Он подкатился колобком. Он все понял сразу, как ей худо. Обхватил ее руками, припал к ней. Нашел губами ее руку. Она не отняла руки. Он бесконечно целовал ее руку и плакал. Она чувствовала, как у нее по руке текут горячие слезы карлика.
– Скажи мне… уже темно?..
– Уже давно ночь, госпожа.
– У меня к тебе одна просьба, Стенька. Зажги мне свет. Я хочу света.
Он ринулся зажечь лампу. Она поморщилась.
– Да нет, нет. Я не хочу лампы. Это все искусственный свет… мертвый. Это не живой огонь. Я хочу живого огня.
– Свечу?.. Здесь, в спальне, есть свеча… Вот она, я сейчас зажгу…
Она опять затрясла головой.
– Да нет, Стенька, свечу я тоже не хочу. Я хочу… это так трудно объяснить… ты не смейся… древний светильник.
– Древний?..
– Я хочу плошку с жиром. Знаешь, в такую маленькую тарелочку, плошечку, ну, чашеку, я не знаю, посудину, наливают жидкий жир, животный жир… и втыкают туда фитилек промасленный. И зажигают. И он горит. Вот это древний, живой свет. Жир – живой. Фитиль – из шерсти – тоже живой. Глиняная тарелочка – живая. И огонь живой. Все – живое. Хочу такой… понимаешь?.. я вижу, вижу его… я хочу взять его в руки, осязать…
На ее слепом лице написалась такая тоска, что карлик забеспокоился. Он забегал по комнате, ничего подходящего не нашел; бросил торопливо: «Пойду к горничной, спрошу у нее… может, что-нибудь найдется на кухне!..» Она терпеливо сидела за столом, ждала. Она сидела в длинной ночной рубахе до пят, расшитой кружевами. Она-то думала – это роскошные одежды. Там, в древности, далеко, перед царем Ламидом она была вся голая, только жемчужная цепочка застегивалась у нее на животе, и это был ее лучший, роскошнейший наряд.
Карлик явился вскоре. Он нес в руках маленькую глиняную плошку, толстый фитиль из обрезанной веревки, в плошке плескался жир.
– Барсучий жир, госпожа, – пробормотал он. – Это вам господин Кирилл покупал от кашля, а вы не пили. Горничная налила, сказала – он тоже хорошо горит, еще лучше рыбьего, бараньего и тюленьего.
Он поставил самодельный светильник на стол, чтобы она смогла его ощупать. Она с серьезным видом прикоснулась пальцами к округлой глине, окунула пальчик в жир. Повернула невидящее лицо к карлику. За ее улыбку он готов был отдать жизнь.
– Это то, что надо. Ты умница, ты прелесть, Стенька. Посреди ночи все добыть!..
«Если вы прикажете, я добуду для вас звезду с неба», – хотел сказать он и не сказал.
Она сидела молча, неподвижно. Карлик вздохнул.
– Зажечь?.. Вы же хотели живой огонь?..
Она кивнула:
– Зажги.
Он взял со стола зажигалку – курящий Кирилл повсюду швырял зажигалки, – щелкнул раз, другой, и фитиль зажегся, зачадил. Сначала от скрученной веревки пошел дым. Потом пламя выровнялось, стало гореть ясно и ярко. Жизель сидела тихо, повернув лицо к огню. Пламя плясало в ее незрячих глазах. Казалось, она была довольна.
– Все, Стенька. А теперь иди спать. Я утомила тебя. Ночью люди должны спать, а не исполнять сумасшедшие приказы бедных слепых. Но ты зажег мне живой огонь, мой родной, тот, что я все время вижу во сне и наяву, и я тебе благодарна.
Карлик исчез, как обычно, незаметно, бесшумно, ступая, как кот, кривыми ножками по паркету. Она осталась одна.
Пламя, пламя. Как я хочу взять тебя в руки. Я сижу у входа в древние катакомбы. Туда, по узким каменным коридорам, проходят люди – молиться. Они молятся своим богам. Они молятся… какому Богу?.. А я сижу у входа, и я слепа. Я раздаю приходящим светильники, плошки с горящим жиром. И они берут их в руки и идут во тьму. Берут в руки свет. Мой свет, что я даю им.
Рядом со мной много таких горящих светильников, не один. И я нашариваю их пальцами, и обжигаю себе пальцы, и улыбаюсь. Люди, чтобы узнать истину, должны обжечь себе пальцы. Я, чтобы узнать истину, должна была быть убита.
