Андрей Валентинов - Страж раны
Встреча с «товарищами» была намечена на вечер следующего дня. Степа составил краткий англо-русский словарик, куда с помощью Арцеулова внес такие совершенно необходимые термины как «пролетарская революция», «экспроприация экспроприаторов», «всеобщее вооружение трудящихся» и даже «продразверстка». Правда, ехидный Ростислав постарался подобрать наиболее подходящие эквиваленты для подобного людоедского жаргона, переведя «продразверстку», как «грабеж», а «пролетарскую революцию» — как «бунт оборванцев». Наивный Степа, не ведая об очередной буржуйской провокации, старательно зубрил эти столь необходимые каждому агитатору и столь близкие его сердцу слова…
Уже вечерело, и Косухин начал собираться, когда послышались быстрые шаги, и в комнату вошел капитан. Степа взглянул на него с некоторым удивлением — вид у Арцеулова был какой-то особенный. Заметив Степин взгляд, Ростислав усмехнулся и не торопясь достал из внутреннего кармана пиджака пакет из плотной бумаги.
— Можно ехать, — сообщил он, с удовольствием затягиваясь купленной по этому случаю дорогой сигарой. — Это паспорта, господин Косухин. Сегодня я зарегистрировал их в канцелярии губернатора…
— Во, чердынь!.. — Степа бросился к столу, схватил пакет и извлек оттуда две книжечки в твердой обложке с обязательными старорежимными орлами.
Арцеулов не без удовольствия поведал Степе историю со швейцарским гражданином фон Денике. Затем достал сапфир и положил его рядом с паспортами, рассказав о подарке старого монаха и сообщив, что сей камень принадлежит исключительно краснопузому Степе.
Сапфир буквально добил Косухина. Он оторопело глядел то на возвращавшие им свободу книжечки в твердой обложке, то на переливающийся васильковым светом камень.
— Ну ты даешь, Ростислав! — проговорил наконец он. — Чего ж ты мне раньше не сказал, чердынь-калуга?
— Вы же занимались проблемами свараджа, господин уполномоченный Сиббюро! — хмыкнул довольный произведенным эффектом капитан. — Я решил вас не отвлекать…
— Значит, так… — Степа уже успел переварить новость и был готов давать распоряжения. — Заказываем билеты из этого, как его, Бомбея. Я узнавал, там пароходов больше всего ходит. Плывем до Марселя, а там в Париж. Пристрою тебя, интеллигента — и в Ревель…
— Слушаюсь, господин комиссар, — покорно кивнул капитан. — Я уже заказал вам билет. Как раз из Бомбея. Пароход «Маргарита», отходит через четыре дня.
— Это хорошо, — милостиво одобрил Степа. — Как раз успею… Да, и к товарищу Ингвару надо будет заглянуть — попрощаться. А камень покуда, чердынь-калуга, продавать не будем…
И тут до него дошло. Беляк сказал не «билеты», а «билет»!
— Я не еду в Марсель, — спокойно пояснил Арцеулов. — Я плыву в тот же день, но на час позже — в Стамбул.
— Вот, чердынь!.. — поразился Степа. — Да чего ты там не видел? Там же сейчас война, в этой Турции! Товарищ Кемаль лупит проклятых интервентов…
— Я едва ли встречусь с господином Кемалем, — скривился Арцеулов. — Из Стамбула я поеду в Варну — а оттуда домой…
— То есть? Ты, эта, не спеши, Ростислав. Вот кончится война, будет амнистия, тогда и вернешься. Посиди покуда в Париже, да книжки почитай…
— Плевал я на вашу хамскую амнистию! — рубанул капитан. — Я еду в Россию, господин Косухин! Генерал Врангель собирает в Крыму тех, у кого еще остались совесть и честь! Теперь ясно, краснопузый?
И тут только до Степы дошло. Вначале он потерял дар речи, а затем выдохнул: «Сволочь!»
Арцеулов не отреагировал. Почему-то в голосе Степы он почувствовал не ненависть, а что-то совсем другое. А Косухин уже бушевал:
— Ты… ты… гад белый! Что, не навоевался?! Крови мало народной пролил, да? Да я тебя лучше своей рукой положу, беляка! Чего выдумал!
Арцеулов не отвечал, поймав себя на странной мысли, что ничуть на Степу не обижается, как будто этот чумазый парень имеет законное право ругать его, словно нашкодившего гимназиста.
— Да там же самое зверье собирается! — продолжал кричать Степа. — Они же гады, убийцы! Мало им крови! Что, не навоевался, интеллигент?
Степа вобрал побольше воздуха и прибавил нечто, совсем уж не вязавшееся с предыдущим:
— Да тебя же там убьют, Ростислав! Понимаешь, чердынь-калуга — убьют!
Махнув безнадежно рукой, красный командир Косухин замолчал и отвернулся к стене.
— Степан, давайте не ссориться, — Арцеулов говорил спокойно, и это давалось ему без всякого труда. Он действительно не хотел ссориться напоследок.
— А я что, с тобой — мирился? — огрызнулся Степа, не оборачиваясь. — Вражиной был, вражиной и остался! Я думал, что ты хоть сейчас чего-то понял…
— Понял? После Иркутска? После Челкеля? После того, как ваши комиссары пытали вас током? Что я должен был понять? Только то, что ваша банда оказалась еще страшнее, чем все мы думали! И там, в Крыму, мои товарищи пытаются сделать хоть что-то. А я должен отсиживаться в Париже?
— Да побьют вас всех! — Степа резко обернулся, лицо его исказилось болью. — Понимаешь, Ростислав — вам всем крышка! Всем вам — умным, образованным, воспитанным — конец! Штык в брюхо, чердынь-калуга — и амба, в штаб Духонина! Ну, если тебе и всем твоим так не нравится социализм, то мотайте куда-нибудь в Аргентину. Авось отсидитесь там пару лет, пока Мировая не начнется… А вы — опять, как псы цепные…
— Вы можете считать меня белым гадом, Степан, но трусом даже вы меня не назовете. И мои друзья — не трусы. Ни Виктор Ухтомский, ни Андрей Орловский, ни Михаил Корф. На кого мы должны оставлять Россию? На вашего Венцлава и его упырей?
— С ними сами разберемся, — буркнул Степа, но в голосе его не было уверенности.
— Не разберетесь, командир Косухин. И если кто рискует, то это вы! У меня будет оружие, меня будет защищать целая армия. А вас — уж не знаю…
— Пожалел волк кобылу.
— Ну, извините… Ладно, убеждать вас не собираюсь, но попытайтесь представить. Если бы в Крыму сейчас оборонялись не белые, а красные, и шансов не было, вы бы поехали в Париж?
— Сравнил, беляк!
— Да вот уж сравнил. Ладно, в любом случае… У нас с вами остались кое-какие общие дела. Прежде всего…
Арцеулов, как мог, изложил Степе то, что говорила ему Берг, правда, не сказав о наивном американце и его предложении. Потом упомянул о генерале Аскольде Богоразе, напоследок посоветовал сразу не ехать к Карлу Бергу и, вообще, не очень афишировать свое пребывание в столице Франции.
Затем капитан положил на стол бланк заказа на пароходный билет, объяснил, где его следует выкупить и приложил к нему небольшую пачку денег — половину того, что оставалось после продажи одного из сапфиров. Степа слушал молча, закусив губу, и было даже непонятно, слышит ли он то, что говорит капитан.
