Евгений Коршунов - Наемники
Но вот они оказались на широкой, засыпанной прелыми листьями дороге или тропе, вполне пригодной для езды на машине, в тоннеле между вековыми стволами могучих деревьев.
Манди вскочил на переднее сиденье рядом с Жаком:
— Теперь так пойдет до самой Бамуанги, маста…
В свете синих фар дорога казалась прямым, как стрела, бесконечным коридором, уводящим во тьму. Жак вел машину осторожно, то и дело притормаживая перед перегораживающими путь могучими корнями.
Молча ехали до самого рассвета. Петр пытался заговорить с Элинор, но она отвечала лишь односложными «да» или «нет». Все были утомлены. Цецилия в конце концов уснула на плече Элинор.
Лес давно остался позади, и теперь «джип» катил по плоской равнине, дорога на которой была отмечена большими валунами и то и дело попадающимися высокими изгородями кактусов; за изгородями круглые, покрытые конусообразными крышами из тростника хижины туземцев.
— Еще три мили, и будет моя деревня, — сообщил Манди, когда они стали подниматься на крутой холм.
Натужно ревя, «джип» одолел подъем, и здесь Жак остановился. Впереди, за небольшим лесом, блестела в первых лучах утреннего солнца Бамуанга.
— Маста! — вдруг выкрикнул Манди и схватил Жака за плечо. — Смотрите… маста…
— Что? Уже приехали? А я так хорошо вздремнула… — забормотала сестра Цецилия и, обернувшись в ту сторону, куда смотрели наши путешественники, растерянно протянула:
— Ма-ашина…
Да, внизу, менее чем в миле от них, шел «джип» с людьми в зеленой форме. Они тоже заметили машину на вершине холма и прибавили ходу.
— Южноафриканцы, — мрачно вздохнул Жак. — Нельзя было оставлять в живых тех… в тюрьме.
Он неторопливо сунул руку под сиденье, пошарил там и выругался. Потом покосился на Элинор:
— Я бы перещелкал их отсюда по одному, как зайцев, будь со мною… винтовка с оптическим прицелом…
Петр, покосившись на Элинор, увидел, как она побледнела.
И ему вдруг пришла в голову жестокая мысль: а что, если именно она… Элинор… уничтожила Эбахона руками Жака? Эбахона, который был для нее носителем зла, чудовищем, чьи руки обагрены кровью тысяч людей, погибших во время погромов, в гражданской войне, расстрелянных в деревне Ули… Эбахон должен был умереть!
— Манди! — Жак указал взглядом на базуку, и телохранитель поспешно принялся сдирать с нее брезентовый чехол.
— Мисс Карлисл, сестра Цецилия, Питер… Прошу вас выйти из машины, отойти подальше и лечь на землю, — хладнокровно продолжал Жак.
Элинор не шелохнулась. Сестра Цецилия, собравшаяся покинуть машину, передумала и, прижавшись к ней, подняла глаза к небу, губы ее шептали молитву.
И сразу же донесся сухой стук автомата. Южноафриканцы, вставшие в машине во весь рост, били по ним.
— Что ж, — усмехнулся Жак, — тогда… затыкайте уши! Грохот выстрела, казалось, обрушил небо. И, еще не успев понять, что произошло, Петр увидел, как «джип» скрылся в смерче взрыва.
— Здорово, са! — радостно подпрыгнул Манди. Он смотрел на Жака восторженным взглядом.
— Поехали, — отвернулся Жак.
— Там есть раненый! — вдруг встала Элинор.
— Поехали! — не поднимая глаз, хмуро повторил Жак. — Мы пришлем к нему людей из деревни.
Но Элинор уже вышла из машины. Следом за нею, путаясь в своем монашеском одеянии, спешила сестра Цецилия. Петр тоже вылез из «джипа» и пошел следом за женщинами, быстро спускающимися с холма.
Он был уже метрах в тридцати от них, и вдруг что-то с силой ударило его в левое плечо. Резкая боль и автоматная очередь слились в одно целое, и, падая, он успел заметить, как впереди словно подрезанные падают Элинор и сестра Цецилия. Очередь, еще очередь — и тишина… Петр не потерял сознания. Он вскочил, плечу было жарко, куртка сразу же набрякла кровью… Но он побежал вперед — туда, где нз сухой пыльной тропе лежали жрица бога Ошуна и католическая монахиня из ордена «Белые сестры».
Жак и Манди обогнали его. Жак стал на колени рядом с неподвижно лежащими женщинами. Схватил руку сестры Цецилии, пытаясь нащупать пульс, потом Элинор, и так и остался стоять на коленях, опустив голову…
У обломков «джипа» простучала короткая автоматная очередь. Это Манди в ярости стрелял в уже мертвого южноафриканца, сразившего Элинор и сестру Цецилию.
Жак наконец взглянул на Петра, стоявшего над телами убитых.
— Как все получается, Питер.
И опять опустил голову: он смотрел в лицо Элинор, ставшее теперь таким спокойным, словно она наконец нашла то, что так долго искала.
А в душе Петра стало вдруг пусто, просто пусто, и все ни боли, ни сожаления, ни горя. Все это должно было прийти потом, через много дней, а может быть, и недель, месяцев, лет.
Манди подвел «джип» и вместе с Жаком осторожно пере нес туда убитых женщин. Потом подошел к Петру, почему то севшему на землю, нагнулся над ним, осторожно ощупал его раненое плечо — кровь уже остановилась, потом снял с Петра куртку, надорвал рубашку и, вскрыв индивидуальный пакет, принялся обрабатывать рану, приговаривая успокаивающе:
— Ничего, са… лучше так, чем… Он не договорил и вздохнул.
…Каноэ было готово отплыть. Клетки с курами, груды мяса, дрова, мешки с ямсовой мукой гари, стопки расписных эмалированных мисок… Чего только не было в этой лодке, отправляющейся в торговый вояж по Великой Реке Бамуанге — туда, где не гремят выстрелы и люди живут так, как жили их предки.
Хозяин лодки, отец Манди, юркий старикашка с бельмом на левом глазу, возился у старенького мотора, его помощники — сыновья, трое, сидели на носу, держа на коленях карабины. Манди, все еще в одежде командоса, держал на берегу конец веревки, прикрепленной к корме.
Через четверть часа должно стемнеть, и тогда можно будет отплыть… Петр и Жак молчали, стоя рядом с Манди, думая каждый о своем. И Петр думал об Элинор, которая навсегда теперь остается в Африке — в красной земле, здесь, в могиле под большим валуном на берегу Бамуанги.
— Ну! — Петр протянул Жаку руку. — Прощай, Жак… Жак взял его руку, задержал, потом набрал полную грудь воздуха, словно решаясь сказать что-то важное. И сказал, медленно подбирая слова:
— Я знаю, Питер… Ты думаешь, что это я… убил Даджуму… Петр вскинул голову.
— В него стрелял Дювалье. Аджайи заманил вас обоих в бассейн, — опустив голову, продолжал Жак. — А нам было приказано убрать вас… мы даже не знали, в кого должны стрелять!
Жак поднял побледневшее лицо.
— И вдруг… сквозь оптический прицел я узнал тебя! Я сказал Аджайи, что не позволю тронуть тебя даже пальцем!
— И он подбросил мне мамбу…
— Он боялся, что Даджума предупредил тебя о заговоре, что ты предупредишь Нначи… И вообще… Ты слишком опасный свидетель. Тогда я поклялся, что, если с тобою что-нибудь случится, я сам застрелю его.
