Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — монарх
Хотя, возможно, дураков тогда уже перебили всех. Генетическими методами, злостно нарушив разнообразие природы и право людей быть разными и самобытными.
Гугол посматривал на меня сочувствующе, вздыхал в процессе кормежки, я ожидал ламентаций, однако он сказал неожиданно:
— Сэр Ричард, а вы стали другим…
— Что, — буркнул я, — постарел?
Он помотал головой.
— За пару лет? Но куда делась ваша веселость, шуточки? И глаза у вас другие. Серьезные какие-то, аж непривычно.
— Ну да, — огрызнулся я, — как раз до шуточек! Теперь до самого Маркуса будем как бы весьма…
Он спросил тихонько:
— А вы в самом деле…
— Что? — спросил я, не дождавшись вопроса.
— Будете драться, — проговорил он почти шепотом, — до последней капли крови?
Я фыркнул.
— За кого ты меня принимаешь? Буду драться храбро и с достоинством, если будет шанс победить. Но я не попру с голыми кулаками на такую махину.
— А что тогда?
— Уйду в пещеры, — сказал я со злостью. — Начнем сначала! У меня, кстати, будет старт не хуже, чем у большинства, это я так скромно, будь они хоть трижды королями. Примерно знаю, как строить общество, чтоб стало жизнеспособным и зубастым.
Он спросил робко:
— Может, не надо?
— Чего, общества?
— Нет, чтобы стало зубастым?
Я сказал зло:
— Общества конкурируют так же, как и отдельные люди. Более зубастые затопчут. Нужна не беззубость, а баланс, будь он проклят! Между зубатостью и гуглостью.
Он посмотрел непонимающе.
— А это что?
— Это ты, — сказал я. — А я балансист. И не надо вот такую рожу, я еще не полез пещерничать и троглодитить! Время еще как бы есть, хотя и нету. И мы еще весьма покажем, если сумеем.
Он спросил грустно:
— А как?
— А кто у нас мыслитель? — спросил я. — Вот и думай, гугли. Твое имя, как я нарыл в памяти, означает десять в сотой, что есть единица со ста нулями. Это цифра такая! Если собрать все-все на свете, включая элементарные частицы до последней штуки, то наберется примерно на полгугла. Так что тот, кто дал тебе такое имя, возлагал на тебя надежды! Я тоже возлагаю.
Он вздрогнул.
— Что?
— Не бойся, — сказал я, — только надежды.
Он втянул голову в плечи.
— Точно? Ничего больше?
— Ну разве что самую малость, — заверил я. — Поможешь мир спасти, ты же мыслитель, а он тебя отблагодарит полным забвением, зато прославит Чингисхана, что ухитрился убить миллион человек…
Он вздохнул.
— Неужто в самом деле не заглянете в маркизат?
— После победы, — сказал я твердо, подумал, уточнил: — Не зарекаюсь, мало ли что, но только если по делу. А просто к моим женщинам… нет, хотя и хочется до свинячьего визга.
Он сказал с уважением:
— Вы железный человек, сэр Ричард. Я же знаю, какие у теплокровных буйные страсти и пожар в крови!.. С таким бороться, признаю, надо иметь стальную юлю.
— Я такой, — ответил я. — Надеюсь. Хоть временами… В какие-то критические дни. Знать бы еще в какие. В общем, как только мы сумеем…
— А сумеем? — спросил он трусливо.
— А что нам остается? — ответил я. — Гугол, мы же герои! Вот сопли вытрем и пойдем спасать мир. А потом штаны сменим, только и всего. Ты на всякий случай возьми в запас две пары. Вдруг придется менять чаще.
— Три возьму, — пообещал он, — но все равно не пойду!
— Тогда зачем брать?
— А чтоб не сразу отказываться, — объяснил он, — то будет явная трусость, а вот если как бы после долгого колебания и взаимоисключающих раздумий.
Я покачал головой.
— Тоже меняешься, Гугол! Но мы больше за другими замечаем… Это хорошо, растем, значит.
— Только бы не вниз…
— Во все стороны, — сказал я с твердостью. — Мы же разносторонние?
Он сказал слабо:
— Ой, я не хочу быть разносторонним. А то есть такие стороны…
— Все стороны нужны, — заявил я. — По крайней мере, для выживания вида и личности. Нашей личности, а остальные пусть идут лесом. Ладно, Гугол, мне пора.
Он вскочил.
— Я вас провожу!
— До самого севера? — спросил я насмешливо.
Он опасливо помотал головой.
— Я не оставлю башню. А вдруг она меня обратно не пустит?
Я засмеялся, но улыбочка стерлась, когда с кряхтением поднял ящик. Вместе спустились на первый этаж, двери распахнулись, я вышел с трофеями в руках на залитое ярчайшим солнцем пространство, а Гугол словно запнулся в дверном проеме.
— Прощай, Гугол! — сказал я. — Серфик, ты меня слышишь?
Через мгновение перед моим лицом заблистала искорка, тоненький голосок пропищал:
— Да, мой господин!
Гугол опасливо отступил на шаг, все еще держась за косяки двери.
— Вызови кого-нить, — сказал я, — кто поднимет этот ящик и понесет за мной. А лучше, если и меня тоже.
Гугол на всякий случай отступил еще на два шага.
— Плантагенета? — спросил Серфик.
— Нет, — ответил я, — ему дадена мною полная свобода. Но у нас есть пара сотен, если не больше тех осторожных, что не пошли на смертный бой против той сволочи, Великого Мага, а потом явились и тоже просили свободы…
— А, — пропищал он, — понял!.. Только я не могу позвать их, это может только их повелитель и господин. Вы, мой лорд!
— Да, знаю, — ответил я с досадой, — только уже не помню, кто из них что умеет.
— А вы и не знали, — сообщил он. — Вы же только меняли им имена и отпускали обратно, не спрашивая, кто что умеет.
— Потому и не помню, — согласился я. — Так кого позвать?
Он подумал, пискнул:
— Мардокла!
— Это Мардоклишкепендрокупердрятускуднеро-сперсиса? — сказал я, гордясь идеальной памятью.
— Да, — пискнул Сэрфик. — Но только он теперь не Мардоклишкепендрокупердрятускуднеросперсис, а Мардокл.
Я вздохнул, сказал властно:
— Мардокл!.. Твой лорд и повелитель призывает тебя. Явись немедленно.
В трех шагах воздух прорвался с сухим треском, вышла двухметровая мощная фигура на четырех лапах, размером с колонны в храме, голова как чугунный котел на сорок человек.
Гугол в панике метнулся было в глубь башни, но потом, как я видел, остановился и вытянул шею в нашу сторону. Демон с трудом опустился на колени, багровые глаза, полыхающие яростным огнем, погасли.
— Мой повелитель… приказывай.
— Возьми этот ящик, — велел я, — понесешь за мной. Хотя чего нам жеманничать, я с твоего загривка не свалюсь?
— Нет, мой повелитель…
— Тогда наклонись, — велел я.
Он склонил голову к самой земле, я взобрался наверх, чувствуя везде металл, сел, очень удобно, особенно когда этот металл послушно изменил форму, приноравливаясь под мои ягодицы.
