Том Шервуд - АДОНИЯ
Ночной Эксетер наполнился огнями и топотом. Обыватели, отнимая сонные головы от подушек, говорили себе: «что-то случилось».
Рано утром, едва забрезжил рассвет, на окраине города собрался большой отряд вооружённых людей.
— Вот, вот её следы! — возбуждённо орали сразу несколько голосов.
Тревожно всхрапывающего жеребца, взятого на длинную лонжу, подвели к вывороченным копытами комьям земли, уводящими чёрной цепочкой к темнеющему невдалеке лесу, и он немедленно потянул новую цепочку следов, рядом с первой. С глухим топотом рванулись за ним десятка два всадников.
— Немедленно в город, — негромко сказал помощник королевского прокурора своему секретарю. — Сообщи, что любой желающий может принять участие в нашей охоте. И что тот, кто поймает преступницу, получит вознаграждение. Пятьдесят фунтов.
— Не поверят, — быстро ответил ему секретарь. — Всякий поймёт, что такую огромную сумму можно только пообещать.
— Не поверит лишь тот, кто спокойно размыслит. А таких, учитывая общий азарт, много ли будет? К тому же среди плебеев достаточно подлецов, которые в любой день и час согласны принять участие в таком развлечении даже бесплатно. Спеши, поднимай всех. Ночью далеко она уйти не могла. Днём же скакать поостережётся. Она где-то в лесу. Собери как можно больше людей. Как можно больше!
Облава
Клак-оун, кривоносый контрабандист, не покинул Эксетер. Почему — он не мог бы объяснить даже себе. Не смотря на юный возраст, — неполные восемнадцать лет, — Клак-оун был весьма опытным человеком. Неласковая, трудная жизнь и искушённые в законах взрослого мира старики-контрабандисты научили его быть осторожным. Именно быть, а не казаться. Он даже не раздумывал над тем, стоит ли немедленно, не дожидаясь рассвета, покинуть опасный город или же спрятаться и переждать розыск. Несомненно, следовало без всякого промедления добраться до окраины Эксетера, скрыться в лесу и, не смотря на голод и страх, звериными топами выйти к одной из знакомых пещер на морском побережье. Но, едва только беглец миновал последние дворы города, силы странным образом оставили его.
Едва лёг он на землю, чтобы переползти поле, отделяющее его от спасительного леса, как сердце сжала неведомая тоска. Истомная ломота прошла по обмякшему телу, липкая испарина выступила на лбу. Вместо того чтобы ползти, радуясь нежданной свободе, пьянея от ощущения силы и гибкости юного тела, Клак-оун не двигался с места. Он лежал, обдавая тяжёлым, жарким дыханием вощёную кожу оружейной сумки. Чья-то чужая мольба проносилась в его сердце, оглушал чей-то властный, непререкаемый зов.
Когда наваждение отпустило его, Клак-оун, словно ящерица, крутнулся на животе и пополз назад, в город. В эту секунду он мог думать о многом: о крестьянской одежде, о куске окорока, о свежей лошади, о каком-нибудь, пусть даже тупом и ржавом ноже, о нескольких монетах для подкупа случайно встреченных стражников. Но перед его мысленным взором неотступно светилось только одно: лицо этой девушки, спасительницы, обладающей дикой, неведомой силой. Как, сказала она, её имя? Ах, да. Адония.
Она остановила лошадь на границе леса и поля. В свете встающего солнца отчётливо виднелась хижина Эсперансы. Ни ветерка. Рассвет, тишина, неподвижность. Выждав несколько долгих минут, Адония качнула стремена. Лошадь медленно двинулась через выкошенное поле.
С момента их бегства от Филиппа и Стэйка в хижине никого не было. Белели на обвисших верёвках давно высохшие простыни.
«Эсперанса не возвращалась из Эксетера. Не приведи господь, чтобы и с ней что-то случилось!»
Адония привязала лошадь к столбу, вкопанному возле входа в хижину, сняла седло.
«До темноты на дорогах показываться опасно, а день только начинается. Можно не спешить».
Она затопила печь, нагрела воды. Долго плескалась в маленькой, неудобной бадье. Заглянула в небольшой сундучок, где были сложены вещи хозяйки. Принялась перебирать такие бесценные, такие важные женские мелочи. Переменила одежду. Очень обрадовалась коротким женским сапожкам — но, примерив, с грустью вернула их в сундучок: непоправимо тесны. Со вздохом вернулась к сапогам стражника, набила в их носки сухой травы. Снова достала из колодца воды, напоила остывшую уже лошадь. Вынула из ножен и почистила шпагу. Сняла со стены дорожную сумку. Достала из неё тёмно-зелёный от плесени полукруг сыра. Обрезала бока, обнажив вполне съедобную сердцевину. Нашла ещё горсть сушёных фруктов, принялась жадно есть. Минуту колебалась: лечь спать или сначала приготовить всё в дорогу? Зевнув, стала складывать в сумку остатки сыра, огниво, шерстяное, сшитое квадратом тёмное одеяло. «Как жаль, что Эсперанса не держала здесь сменного платья». Наполнила водой плоский глиняный штоф. Обрезала и, свернув, уложила в сумку тонкую бельевую верёвку. Положила туда же найденную за печкой тяжёлую тубу из свернувшихся сухих листов бересты.
Предвкушая сладость сна, поправила набитый сухой травой тюфяк. Села, стала снимать чулки. Посмотрела сквозь дверной проём на спокойно стоящую лошадь. «Нет. Спать нужно ложиться в лесу. Где-нибудь неподалёку. Хотя вряд ли они сюда доберутся так быстро: следов на дороге не видно». Встала, натянула караульные бриджи и сапоги. Оглянулась на взбитый тюфяк: «не чрезмерно ли я осторожничаю?»
Выведший к её убежищу кавалькаду погони жеребец, оказался предателем и для своих: почуяв близкий запах кобылы, он призывно заржал. Этот звук не долетел до Адонии, его приглушила кромка леса, возле которой кавалькада остановилась, и стены хижины. Но привязанная к столбу кобыла радостно заржала в ответ. Предводитель погони мгновенно принял решение: не окружать, прячась за деревьями, поле по кругу, а мчаться напрямик. «Всё предусмотрел. Даже мушкеты у всех — сняты с плеч и перекинуты через сёдла. Об одном не подумал: не приказал завязать жеребцу морду».
Выбежавшая из хижины Адония, похолодев, увидела, как стремительной лавой выплёскиваются на край поля всадники в алых военных мундирах. Метнувшись в хижину, она перекинула через плечо ремни сумки и шпаги, выбежала, отвязала лошадь, вскочила на неё без седла и с силой хлестнула ладонью по крупу. Лошадь пошла медленной рысью. Адония принялась бить её в бока тяжёлыми каблуками стражниковых сапог и через несколько секунд уже летела, вцепившись в гриву. Она намеренно уходила не по прямой от преследователей, а наискосок, туда, где они когда-то пробежали-прошли с Домиником: этот путь она знала.
Не оглядываясь, она мчалась к близкой уже зелени перелеска. Ветер гудел в ушах, и поэтому она не слышала, как остановились преследователи, и как прозвучала в полуденном воздухе злая команда. Не слышала также и звука нестройного залпа. Только почувствовала, что лошадь, и без того летящая на махах, вдруг ещё как бы прыгнула вперёд.
