Елена Крюкова - Золото
– Глазами ты глядишь на мир, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты всегда глядел на меня. Так же, как сейчас.
– Я всегда буду глядеть на тебя, – прошептал он ей. Взял руками ее лицо. Руки у него были большие, горячие, и ей показалось – ее лицо окунули в костер.
Он приблизил свое лицо к ней, и его губы нашли его губы. Ее никогда не целовал мужчина. Кровь прихлынула к ее губам и к низу ее живота. Она испугалась прилива крови и схватилась одной рукой за лицо, другую положила себе на живот. Царь нежно взял ее руку и отвел с живота, взамен положив туда свою руку.
– Как горит твой живот под легкой тканью, – прерывающимся шепотом прошептал он. – Как я хочу целовать твой живот. Я скоро буду целовать его. Целовать твой рот, сияющий, как ягода; твое лицо, как полная Луна. Я буду целовать тебя всю, и ты будешь смеяться от радости.
Когда рабы проносили носилки мимо виноградных рядов, они услышали терпкий, сладкий запах винограда. Душистый черный виноград лежал на деревянных лотках, в искусно сплетенных корзинах. Два раба стояли в огромном долбленом чане, преступали ногами, будто танцуя танец. Они давили виноград. Терпкий сильный запах поднимался от чана, если его вдохнуть глубже, можно было опьянеть, как от вина.
У царя раздулись ноздри. Он вдохнул аромат глубоко. Он приблизил губы свои к ее лицу снова.
– Я пьянею от тебя, как от вина, жизнь моя, – прошептал он. – Я буду кормить тебя отборным виноградом. Хочешь, купим виноград?.. Я прикажу доставить на мой корабль корзины с черным виноградом… его собрали, должно быть, на Крите или на Книдосе… а может, его сюда, на рынок, привезли этруски… кто бы его ни привез, хочешь, он будет наш?.. и нынче ночью, когда я буду любить тебя, – голос его пресекся, – я буду вкладывать тебе в рот виноградины, одну за другой, если тебя обуяет жажда, царица моя… хочешь?.. И мы сами будем давить вино в чане, я научу тебя… у тебя все ноги будут в темном виноградном соке, как в крови… это кровь ягод, не бойся… тебя никогда больше не будут ударять плетью, никогда не прольют твою кровь…
Он осторожно коснулся губами ее губ. Он хотел поцеловать ее сильно, впустив свой язык внутрь ее рта – и не стал; лишь провел языком нежно по ее губам, будто слизывая ее сладость, вдыхая ее запах. Она вся вспыхнула до корней волос. Ее глаза привыкли ко тьме шатра, и она уже хорошо различала его лицо. Оно было гладкое, бритое; две резких морщины спускались от глаз ко рту, очерчивая губы; плотно сжатый во время торга рот теперь был полуоткрыт в восхищеньи. Глаза, длинные, остро глядящие, Были чуть скошены к вискам. Так же, как и у нее – она не раз видела себя в материно медное, плохо отшлифованное, поцарапанное зеркало. Они точно родня. Они оба – с Острова. Им судьба быть вместе.
– Купи!
Он высунулся из шатра, велел рабам остановиться. Кинул торговцу кошелек. Ухватистые, верткие рабы хозяина, продавца винограда, мигом подхватили тяжелые корзины с виноградом, закричали на простонародном египетском, так, как кричали неотесанные гиксосы: куда нести?!.. в какой дворец?!..
– Нести на корабли, – распорядился царь, держа руку, сжатую в кулак, на колене. Она потрогала его кулак пальчиком, как будто это был золотой шар. Улыбнулась. – На корабль, где красный парус, на нем вышито золотыми нитками спереди большое солнце, сзади – серебряными – Луна. Два светила, что льют свет на землю, покровители моего царства. Не перепутайте! Солнце и Луна! Поставьте корзины на корму! Укройте тканями, чтобы виноград не превратился в изюм, не сгорел!
Рабы с корзинами винограда побрели к пристани. Рабы, несшие носилки, убыстрили шаг. Руки царя скользнули под ткань ее хитона. Его пальцы нашли кончики ее нежных, только что набухших женским соком грудей, осторожно сжали их, и ее сосцы откликнулись на его ласку, отвердели, поднялись. Она задышала часто, испуганно. Он покрыл поцелуями ее шею.
– Что со мной?!..
– Не бойся. Это ты просто хочешь меня. Это ты так хочешь меня. И я войду в тебя. Там. На корабле. Но я так хочу поцеловать сейчас твои груди. Они волнуют меня. Они тревожат меня. Я схожу с ума от них. Дай.
Он спустил с ее плеча край ткани. Груди выскользнули наружу. Она боялась, что рабы увидят, что она обнажена. Она закрылась локтем.
– Они ничего не видят; они глядят на пыльную дорогу перед собой. Не дрожи. Отдайся мне. Отдайся ласке моей. Губы мои не причинят тебе вреда. Только радость.
Она, держа ее под мышки, склонил голову и взял в губы ее сосец. Нежно прижал его зубами. Стал всасывать в себя, вбирать, как виноградину. Она почувствовала, как стало влажным все у нее внизу, между плотно сжатых ног, как растет внутри нее горячий цветок, отворачиваются, обнажая тайну, его лепестки. И руки ее взметнулись, и пальцы легли на затылок царя, прижимая к груди его голову.
Он прошел дорожкой поцелуев к другому сосцу, так же припал к нему. На миг ей показалось: он – ее ребенок, и он – у ее груди; и он не может без нее, ибо она вскармливает его собою, своей плотью и кровью.
– Я хочу войти в тебя, – прошептал он, подняв к ней лицо от ее груди. Щеки его горели. Она стала водить рукой по его лицу, осязая его. Ей хотелось осязать его всего. Ей хотелось знать, какой он весь, под тяжелыми царскими одеяньями.
– Что это значит…
– Это значит то, что ты раздвинешь сладкие ноги свои, и я войду в тебя острием своим, причинив тебе муку и сладость, величайшую в мире, – тихо сказал он, лаская рукой ее груди, сжимая сосцы дрожащими пальцами. – Я войду в тебя и затихну, не буду шевелиться. Стану тихо пребывать в тебе. Пока твоя боль не перейдет, не превратится в нежность. Тогда я буду двигаться в тебе, проникая в тебя все глубже, и ты испытаешь счастье, ни с чем не сравнимое. Ты ведь этого хочешь, драгоценность моя?..
– Да, – шепнула она, обмирая от его прикосновений. – Да, я этого хочу.
Он накинул ей на плечи легкую, изодранную рабскую ткань. Высунулся из шатра. Крикнул рабам, изнуренным палящим солнцем:
– Скорей! Бегите!
Рабы, исполняя повеленье царя, ускорили шаг. Они быстро добрались до корабля. Когда царь выводил ее за руку из походного шатра, она увидела на корабле парус, надутый свежим бризом; она увидала его с лунной стороны. Полная, вышитая блестким серебром Луна выгибалась, парус трепетал; небесное светило глядело на нее пристальным глазом. Она улыбнулась вышитой Луне.
Ее смуглые, в грязи, ноги быстро взбежали по перекинутому трпау на корабль, и гребцы, лицезрея ее, стали многие ахать и переговариваться – обсуждать ее стати, ее красоту, испачканность ее рук и ног, изодранность ее бедной одежды; многие удивлялись, откуда и зачем ее привел на корабль царь – она слышала обрывки гортанной речи. Многие говорили на языке города, где жили они с матерью в рабынях, но многие и разговаривали на странном, звучном языке, незнакомом ей.
