Андрей Курков - Львовская гастроль Джимми Хендрикса
Потом мужик опустил весла, открыл ладони, снова посмотрел на них, словно проверял: есть ли волдыри. После этого обернулся к Алику.
— Меня море спасло! — сказал он твердым голосом. — Я когда сюда за Галей приехал, чуть не умер, чуть не задохнулся… У вас тут нечем дышать! Как вы можете тут жить?
Алик вдохнул воздух, попробовал ощутить его вкус и запах.
— И тогда, когда я почти умер, ко мне пришло море и спасло меня, — продолжил после короткой заминки мужик. — Теперь я верю в то, что мне старые моряки говорили, когда я только начинал! Они говорили, что когда моряк оказывается далеко от моря, то море само находит его и… море как бы селится у него внутри, он его носит с собой, пока не вернется к морю… и…
Тут, видно, мужика затошнило, его голова дернулась вперед, какой-то булькающий звук вырвался изо рта, и он зажал ладонью рот, замер, наклонив голову к земле.
Алику тоже стало нехорошо. Голова закружилась, запах йода вернулся в ноздри и осел на кончике языка. В руках он ощутил дрожь и положил их на колени.
— Ой, как мне плохо, — пожаловался мужик, подняв голову.
— Может, надо к врачу? — осторожно предположил Алик.
— Врач не вылечит от тоски. От тоски по морю… Да и нахрен врачу какой-то заезжий бомж!
Алик промолчал. Ему вдруг показалось, что водочный хмель стал потихоньку отпускать его. Но не успел он этому обрадоваться, как заболело сердце, как снова задрожали руки и всё тело проняла холодная, неприятная дрожь. И он инстинктивно обхватил свою грудь руками, схватившись ладонями за бока, словно пытаясь удержать тело от дрожи.
— О! И тебя сейчас шарахнет! — Мужик оглянулся на соседа по скамейке. — На, глотни, тогда отпустит! Я знаю!
И он протянул Алику открытую бутылку водки.
Алик отрицательно мотнул головой.
— Как хочешь! — хмыкнул мужик-моряк и сделал несколько жадных глотков из бутылки.
Воздух вокруг стал еще более соленым. Сверху закричали-захохотали чайки, противно и резко. Их крики становились всё громче, и Алик бросил в небо испуганный взгляд, понимая, что уж совсем не такой он пьяный, каким был, когда присел на скамейку. И ощущение физиологического дискомфорта пронзило его насквозь, его колотило, ему было холодно, в груди кололо, а рядом на пеньке с ополовиненной поллитровкой водки сидел и спокойно наблюдал за его мучениями этот пьяный бомж-моряк.
Алик поднялся на ноги, проверяя свою устойчивость. Бомж чихнул, и Алику в лицо ударили соленые брызги, как от разбившейся о причал волны.
— У вас внутри слишком много моря! — проговорил Алик, делая шаг назад.
Лицо бомжа-моряка стало недобрым. Он поднял на Алика тяжелый взгляд, но хиппи уже задрал голову вверх. Ему слышалось приближающееся хлопанье больших крыльев. Ему казалось, что он видит агрессивно падающую на него сверху чайку. И Алик сорвался с места и побежал прочь. Его шаги поскакали эхом по проспекту Черновола и назад, в сторону оперного театра, и вперед, в сторону «Макдональдса». Эхо, ударяясь о стекла окон, становилось звонче и звонче и звенело в голове у самого бегущего, и из-за этого он, слыша эхо, но не слыша своих шагов, на бегу еще сильнее отталкиваясь от дороги, ударял подошвами тяжелых ботинок об асфальт, даже не замечая, что бежит по проезжей части, а не по тротуару.
Устав, остановился. Осмотрелся вокруг, переводя дух. Понял, что добежал до улицы Детько. Теперь пару шагов, и начнется его родная Замарстиновская. Хмель почти исчез, в теле он ощущал непривычную легкость и отсутствие какой бы то ни было боли. Оглянулся назад и уловил слухом последние нотки затухающего эха ударов о дорогу его собственных подошв. Со лба на щеки и нос стекал пот. Докатившись до губ, пот посолонил их, но эта соленость ничего общего с морем не имела. В небе было темно и тихо.
Глава 45
Около полудня Алик проснулся на своем диване. В уютной маленькой комнатке, стены которой были оклеены старыми фотографиями и плакатами, сквозило. Откуда-то со стороны коридорчика дул холодный ветер, и после тяжелого сна Алик не мог понять, что происходит. Он лежал под ватным одеялом, поверх которого был наброшен плед, но одеяло было коротковатым, и, как часто бывало, его пятки торчали снаружи. Уже привыкнув к этой повторяющейся ситуации, Алик собственными ступнями определял утреннюю температуру в комнате и, отталкиваясь от нее какими-то внутренними чувствами, вызывал в теле соответствующую температуре бодрость, чтобы встать, поставить на конфорочные круги печки турочку с кофе, подбавив в печке газа, и только потом умыться из своего садового умывальника, висящего на стенке в правом углу.
Этим поздним полуденным «утром» Алику вставалось тяжело. Его ступни, вылезшие из-под одеяла, не чувствовали никакой температуры. Или, скорее, он не чувствовал свои ступни. Голова гудела. Она отказывалась помочь Алику вспомнить его ночной путь домой. Водку, бар и коллегу-осветителя он помнил неплохо. Помнил даже, как вовремя покидал входящего в раж именинника. Яснее всего, как это ни странно, вспоминалась ему радость при виде пеньков за низеньким заборчиком, на один из которых он сразу уселся, обессиленный из-за борьбы тела с опущенной в него водкой. Дальше память выдавала слегка размытые изображения, на которых сидел рядом с ним на скамейке бородатый и лохматый бомж-моряк, пивший из горлышка водку. И всё бы ничего, но именно рядом с этим моряком, трезвея, ощутил Алик ночью ту самую дрожь, что пробивала его несколько раз на ночных улицах Львова, ощутил тот самый страх, который не давал ему в эти моменты продолжить путь. И сердце, которое всегда радовало Алика своим ненавязчивым и безболезненным присутствием в груди, так закололо, как никогда прежде. К тому же чайки, кричавшие над головой, и этот запах моря, гнилого и соленого…
«Надо позвонить Рябцеву», — пытаясь игнорировать посторонний шум в голове, подумал Алик. И снова холодный ветерок погладил его небритые щеки.
Он уже сидел, опустив голые пятки на пол, сидел в холодной комнате возле холодной печки. Это всё было словно продолжением ночных аномалий. И болезненный, разочарованный в жизни взгляд Алика ушел в сторону коридорчика, в сторону входной двери.
Ветерок дул оттуда. В черных трусах и футболке Алик прошел к холодильнику, на котором стоял маленький телевизор. Там же слева находилась входная дверь, и она была приоткрыта. Алик закрыл дверь, нагнулся к печке и отодвинул ее железную дверцу, за которой обычно горел вырывающийся из приплюснутого кончика полудюймовой трубы газ. В печке было тихо и темно. Газ не горел. Опешивший Алик дрожащей рукой нашел на краю печки коробок спичек, встряхнул его, проверяя, не пустой ли. Приоткрыл закрытый вентиль и чиркнул спичкой. Газ вспыхнул синим пламенем, приятное шипение его горения чуть успокоило Алика. Он закрыл дверцу, насыпал в турочку молотого кофе, наполнил ее водой и оставил на конфорке.
