Валентин Аккуратов - Искатель. 1964. Выпуск №4
Седов внимательно посмотрел на Кедрина, и тот почувствовал, что не были секретом для этого человека и любовь Кедрина, и неприязнь, и все, что относится к отношениям между людьми. Но он медлил с ответом, и Кедрин твердо решил не отступать.
— Почему, шеф? Ведь не спать невозможно…
«Невозможно не спать, и, значит, ты просто распространяешь о себе легенды», — вот что хотел сказать Кедрин, и Седов, безусловно, понял это.
— Многое возможно в двадцать втором столетии… — медленно проговорил шеф, и глаза его улыбнулись, но сразу же сделались печальными. — Многое. Но, может быть, мне лучше не отвечать на этот вопрос?
Монтажники с укоризной смотрели на Кедрина, и теперь ему подумалось, что они-то, наверное, что-то все-таки знали… Но идти на попятный было нельзя.
— Почему нет? Ответьте, шеф, прошу вас.
— Что ж, я отвечу. Стоп! — резко сказал он, увидев, как Гур раскрыл рот. Их взгляды встретились — глаза Гура, в которых никогда нельзя было увидеть дна, и глаза Седова, словно одетые прозрачной броней и неуязвимые ни для чего. — Стоп, монтажник! Если говорю я, то это значит, что говорю я, и меня слушают, Гур, и ты это знаешь. Я отвечу…
Монтажники молчали. Они прощали Седову его способ разговаривать за то, что больше всего на свете он любил монтажников и корабли — и, конечно, тех людей, что уходили на кораблях туда, куда поиск вел летящих и путешествующих. И Гур не сказал ни слова, хотя и не отвел глаз.
— Слушай, Кедрин, — сказал Седов, и в голосе его была даже какая-то нежность. — Ты молод… здорово молод, и из тебя выйдет монтажник, если захочешь. А этого стоит захотеть, говорю тебе по праву более умного, не обижайся, Кедрин… Недавно ты еще и не мечтал о том, чтобы быть монтажником, и было время, когда я тоже не мечтал об этом. Я мечтал летать на кораблях, а не строить их. И я летал. Я летал немало и хорошо, и если развернуть все мои прожитые годы на количество пройденных парсеков, то очень немало придется на одну секунду… Я хвастаю? — перебил он сам себя. — Ну что ж, это для того, Кедрин, чтобы ты понял, что тебе нечего бояться, н е ч е г о б о я т ь с я, понял? И в конце концов я хвастлив по натуре, почему же мне не позволить себе удовольствие?
Он передохнул, а трое монтажников разом коротко усмехнулись самокритическому замечанию шефа. Но никто не вставил ни словечка, потому что говорил Седов, а когда он говорил, его слушали.
— Ну вот. Я летал, но однажды оказалось, что больше летать я не могу и никогда не полечу. Даже на транссистемном. Даже на пузыре. Все. Не полечу. «Не ты первый», — скажешь ты, Кедрин. А мне все равно, первый я или не первый. Такие вещи каждый переживает для себя, и умные люди в таких случаях не сочувствуют. Вот и все. Тебе ясно?
Кедрин молчал, и тогда Гур все-таки нарушил молчание.
— Тогда расскажи ему все, Седов, — сказал он. — Расскажи ему, капитан «Джордано», друг мой, расскажи ему.
«Капитан „Джордано“», — услышал Кедрин и встал.
— Сядь, Кедрин, здесь не парад. Почему я не сплю? Потому что люди знали: мне нельзя быть пенсионером космоса. И мне разрешили работать здесь. Потому что надо любить корабли, чтобы строить их. А на спутнике дробь семь, который называется «Шаг вперед», по милости вот этого монтажника, — он кивнул в сторону Гура, — работы идут круглые сутки. И некогда спать, потому что у нас здесь нет стопроцентной гарантии и каждую минуту может что-то произойти. И может еще сейчас, хотя уже нет опасности запаха. Тебе нужна технология? Это просто, многое просто в двадцать втором веке. Человек может не спать, нужна даже не очень сложная по нашим временам операция. Только за каждый час, который он не доспал, он не доживет двух часов… Вот и все. Операции эти давно запрещены. Но было время, когда в виде исключения их разрешали. И вот я не сплю, и мне хватает работы на двадцать четыре часа, на четыре смены.
— И вы не доживете… сколько же вы не доживете?
— Зачем считать? Нужен иной расчет: в дальнем рейсе ты живешь в три раза интенсивнее, чем здесь. А там я нес восьмичасовую вахту, и, значит, здесь мне нужно двадцать четыре часа. Что за смысл жить, не получая от жизни всего? Ты понял, Кедрин?
— Я понял, шеф, — сказал Кедрин. — Я понял. Я дурак.
— Это пройдет, — утешил его шеф. — Ты спи, тебе надо спать. Но если что-то мешает тебе жить на полную мощность, отбрось, если это даже будет стоить тебе нескольких часов жизни…
— Еще один вопрос, шеф, — сказал Кедрин, и Холодовский кашлянул в знак того, что — довольно. Но шеф кивнул.
— Последний, — сказал он. — А то я ударился в лирику!
— Почему вы не смогли заняться другим делом на Земле?
— Кто сказал, что я не смог? Я не захотел. Запомни, — сказал Седов, — жить в Пространстве и не любить Земли нельзя. Такие не живут в Пространстве. Потому что все это и неудобства, — а на планете удобнее, конечно, — и опасности, а они есть, эти опасности, можно переносить только ради Земли, ради человечества, которому нужны, черт побери, нужны ему длинные корабли… Ну, все! Стоп! Сейчас у меня сеанс связи с «Гончим псом».
— Разве он ответил?..
— Еще нет. Но он ответит. Они экономят, и у нас сеанс связи раз в три недели.
— Но вспышка…
— Кедрин, Кедрин… Ну и что, что вспышка? Конечно, многое могло произойти. Они могли после этого сигналить, а могли и не сигналить. Мало что… Но в минуту назначенного сеанса Лобов выйдет на связь, если он жив. Если он жив и у него нет ровно ничего, даже ушной капсулы, ровно ничего для связи, он будет кричать, и крик его долетит до Приземелья. Это Лобов. Ты не знаешь его, а я знаю. Вот если он не ответит в срок, если он сегодня не выйдет на связь, это значит, нет больше капитана Лобова, второго пилота на славном корабле «Джордано».
Он умолк, на миг закрыл глаза, и вновь лицо его стало обычным — примелькавшимся и трудно воспроизводимым, как контуры материков… Он вышел, и Гур сказал:
— Да, Кедрин, стоило бы тебя, если бы не благородное чувство толкало тебя на это… В старину, выходя на такие поединки, дома оставляли завещания… А ты даже не предупредил нас, чтобы мы захватили побольше моральной корпии. Но он был нежен, ребята, он был нежен сегодня, капитан «Джордано», необычайно нежен, друзья мои монтажники…
— Да, — сказал Холодовский. — Какие люди!.. Я вспоминаю многих. А сколько сейчас осталось из тех, кто летал с ним! Не считая Лобова, я знаю еще троих…
— Четверых, — сказал Дуглас. — Четвертому приходится в основном жить на Земле.
— А как шеф верит Лобову! — сказал Холодовский.
— Ко-пайлот Лобофф, — сказал Дуглас.
— Нет, ты говоришь по-русски без акцента, Дуг.
