Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Павел внимательно слушал. Макар Иванович замолчал.
— Какой выход — договаривай!
— Можно будет обратиться за помощью к какому-нибудь государству. Только попроси!
Макар Иванович хохотнул и заерзал на стуле. Спохватившись, шлепнул себя по губам. Павел упорно думал, уставившись отупелым взглядом в одну точку. Левая щека мелко дрожала.
— В последнем случае — неплохо, — согласился он. — С теми, однако, сговориться легче, чем с разными босяками. Верно ведь?
— То-то и оно! — засмеялся Макар Иванович.
— По правде сказать, я и сам подумывал об этом... Ты упоминал, будто винчестеры достал? Не выручишь ли?
— Толково решил! — обрадованно потер ладони Болдырев. — Оружие бери хоть завтра. Я его недалеко, на заимке припрятал.
Павел встал, устало потянулся, взглянул на часы, мелодично отсчитывавшие на стене секунды. Позолоченные стрелки показывали без пятнадцати три. Он упруго вскинул вверх руки, с силой согнул их в локтях.
— Хватит! Мирно пожили, теперь повоюем. А оружия завтра же немного возьму, на первый случай.
Макар Иванович приготовил гостю постель. Павел снял сапоги и, не раздеваясь, лег на чистую простыню. Болдырев заметил, как он сунул под подушку нож. «Не доверяет», — подумал он.
— Артомонова мне надо повидать. Ты, Макар Иванович, постарайся это устроить, — попросил Павел.
— Завтра на совете он будет! Славных молодцов навербовал себе штабс-капитан!
Утром Макар Иванович и Павел отправились в город, строго наказав Назарке никуда не убегать.
Назарка покорно залез на телегу и терпеливо стал ждать. На дворе, обнесенном сплошным дощатым забором, было жарко, душно. Легкий ветерок, залетавший невесть откуда, поднимал тучи пыли, гнал ее по улице, горстями швырял в раскрытые окна. Долго сидел Назарка, смотрел на крыши домов, на красные кирпичные трубы, на небо, которое казалось здесь не таким чистым, как над родным аласом. Назарка чутко прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. По расхлябанным тротуарам редко пройдет человек. Назарка рисовал в воображении прохожего. Он представлялся ему женщиной, одетой пестро, как шаман.
Было тихо и дремотно. Не слышалось даже привычного собачьего лая.
«Вроде и не город!» — удивлялся Назарка, и ему становилось грустно.
Около крыльца худенькая девочка чистила песком медный самовар, потом перемыла миски и чашки. Иногда из дома выходила заспанная полная женщина с нечесаной головой и, тыча пальцем, что-то выговаривала прислужнице. Та часто-часто мотала косичками и еще ниже склонялась над работой. А когда хозяйка уходила, она с нескрываемым любопытством посматривала на Назарку. Покончив с посудой, девочка подошла к подростку и внимательно оглядела его потрепанный костюм. С коротких Назаркиных штанов бахромой свешивалась растрепавшаяся кожа. Рубашка, давно потерявшая первоначальный цвет, едва держалась на плечах. На девочке было заштопанное во многих местах платьице из синей китайской дабы.
— Ты, мальчик, откуда приехал? — спросила она, хмуря тонкие светлые брови.
Назарка переступил с ноги на ногу и смущенно улыбнулся. Не решаясь выплюнуть, проглотил вдруг накопившуюся во рту слюну.
— Почему молчишь? — удивилась новая знакомая.
Назарка подумал, о чем бы она могла его спросить, и ответил решительно:
— Мин нюччалы бельбяппын![12]
— А я сирота. Папа у меня умер, и мама умерла, — тихо пояснила девочка. — Бабушка проведает иногда, да только очень редко... А тетя Эльма меня вот так будит.
Она схватила себя за косички и сделала движение, как будто ее приподнимают. Потом болезненно сморщилась и вздохнула.
— Мин нюччалы бельбяппын! — еще раз повторил Назарка.
— А-а! — понимающе протянула девочка.
Стали объясняться знаками. Назарка понял, что ему показывают, где надо взять воды, чтобы напоить лошадь.
Назарка одобрительно закивал головой. Подхватил ведро и побежал к бочке, напоил Вихря. Потом маленькая прислужница попросила его нарубить дров. Назарка охотно согласился. Он широко расставил ноги и энергично принялся махать топором, по-мужски крякая при каждом ударе. Поленья были сухие, смолистые и раскалывались легко.
Но вот девочка ушла, и делать опять стало нечего. Время потянулось еще медленнее. Солнце достигло зенита и палило нещадно. Над мусором роились крупные зеленые мухи. На куче навоза сонно копошились разомлевшие от зноя куры. Свесив гребень, поодаль стоял петух.
Назарка нашел щель в заборе и заглянул через нее на улицу. Но и там было тихо. Дома словно спали, разморенные под лучами полуденного солнца. «А где же русские женщины, как шаманы одетые?» — разочарованно подумал Назарка.
Забравшись в тень под телегу, он прикорнул на сене и незаметно задремал, а когда проснулся, Павел с хозяином уже сидели на крыльце. Покуривая, они негромко переговаривались. Назарка испугался, увидев лицо своего тойона, — настолько оно было угрюмым и злым. Юркий человек, ссутулившись, поглядывал на собеседника. Редкие рыжеватые пряди волос прилипли к узкому, сморщенному лбу.
— Марья! — крикнул он. — Дай-ка еще квасу с ледком.
Девочка подала ему кружку, и он долго жадно пил, запрокинув голову.
— Хорошо. Сегодня возьму! — сказал Павел и спрыгнул со ступеньки. — Назарка, поднимайся, да быстро!
Батрачонок проворно выбрался из-под телеги, разобрал упряжь.
После чая по холодку выехали. Но не домой, как сначала подумал Назарка, а куда-то еще. Он хотел спросить об этом Павла, но воздержался. Тойон сидел, зло сузив глаза. Ноздри его раздулись, словно он к чему-то принюхивался. Когда выезжали за ворота, яростно хлестнул жеребца. Тот от неожиданности присел и дернул так, что Назарка чуть не полетел на землю. Наученный горьким опытом, подросток знал, что если Павел не в духе, то к нему лучше не приставать с расспросами.
Кривая пыльная улица была пустынна. Вдоль глубокой колеи, выбитой колесами, разрослась трава. Юркий человек почему-то на телегу не сел. Он шел сбоку, по тротуару. Слышно было, как скрипят доски под его ногами. Назарка рассматривал узкую, сутуловатую спину Макара Ивановича, бессильно болтающиеся длинные руки. «Куда он?» — подумал мальчик, инстинктивно не доверяя Болдыреву.
У острога свернули на более оживленную улицу. Стала попадаться гуляющая публика. На девушках были длинные цветастые платья, нисколько не похожие на якутские холодаи, какие носили женщины в наслеге. И парни были одеты, на Назаркин взгляд, довольно странно: пиджаки, ярко начищенные сапоги бутылками. На головах набекрень картузы. Слышались громкие голоса и смех.
