Луи Буссенар - Из Парижа в Бразилию
Сторож сообщил путешественникам постановление военного суда, предписывавшее немедленно выпустить на свободу метиса Эстевана, потому что тюремными правилами не дозволяется заключенным иметь при себе прислугу.
— Хорошо, — спокойным голосом отвечал Жюльен, подавляя легкую дрожь.
Сторож ушел, а метис громко зарыдал, до глубины души огорченный разлукой с теми, ради кого он готов был пожертвовать всем.
— Дураки! — сказал граф де Кленэ тихо Жаку. — Этой мерой они, вероятно, хотят усилить строгий режим нашего заключения и вернее соблюсти тайну…
— Удалив лишнего свидетеля, — перебил друга Жак.
— Очень может быть. Во всяком случае, в этом распоряжении содержится и положительная для нас сторона. У нас теперь явилась возможность послать в Лиму собственного курьера.
— Это верно.
— Следовательно, Эстеван отправится в Лиму, но, разумеется, не с казенным курьером, а отдельно от него. Этим властям не следует слишком много доверять.
Прошло два часа, в течение которых Жюльен успел дать метису самые подробные и точные наставления. Затем снова явился тюремщик, принеся два больших закрытых сосуда с пищей для заключенных.
— Хорошо, — холодно произнес Жюльен. — Письма наши готовы, возьмите их кстати для передачи курьеру.
Затем, обращаясь к метису, граф прибавил:
— Можешь идти… Счастливец: ты на свободе!.. Прощай.
— Прощайте, синьор, — произнес, рыдая, молодой человек. — Я никогда не забуду вашей доброты ко мне.
— Раб! — сердито проворчал негр, презрительно пожимая плечами и выталкивая метиса в коридор.
— Вот так потомок дяди Тома! — сказал Жак. — Нечего сказать, хорош… Но, однако, в желудке у меня черт знает что делается. Надо поскорее попробовать, чем здесь кормят.
Он снял крышку с одного из сосудов, попробовал и состроил гримасу удивления. В нем оказалось какое-то желе, густое и плотное.
— Черт возьми!
— Что такое?
— Да ведь это варенье! И, надо сказать, превкусное.
— Очень вкусное, — подтвердил Жюльен, отведав в свою очередь поданного яства. — Только ведь это не питание.
— Еще бы! Вместо обеда — один десерт.
— Но так как нам больше ничего не несут, то придется довольствоваться и этим, памятуя, что сахар в соединении с растительными веществами составляет все-таки некоторый суррогат пищи.
Наевшись густого желе, французы, естественно, захотели пить и обнаружили, что в камере нигде нет воды.
— Должно быть, забыли, — проворчал Жак. — Виданное ли дело: тюрьма без классических хлеба и воды.
Они принялись звать тюремщика, стучали кулаком в стену. Но на их зов не откликалась ни одна живая душа.
Бесцельно потратив силы, друзья растянулись на постелях и впали в забытье.
Ночь была длинная. Томимые жаждой, с пересохшим горлом и воспаленными губами, заключенные пребывали в мучительном состоянии полусна, полуяви.
На другой день рано утром в камеру опять вошел негр с двумя точно такими же сосудами как и накануне.
— Воды! Воды давай нам! — закричали французы, лишь только он показался в дверях. — Что ж ты вчера нас без воды оставил?.. А это что такое? Опять варенье? Так неужели нас все время здесь будут кормить этой гадостью?
— О синьоры, — с самым любезным видом возразил сторож, — у вас будет самый разнообразный стол.
— Разнообразный?
— Да. Извольте заметить: сегодня варенье другое.
— Как, негодяй?.. Другое варенье? Ты смеешься над нами?
— Смею ли я, синьоры?.. Нет, в самом деле: вчера вам давали лимонное желе, а сегодня кокосовое…
— А воды?
— У нас в тюрьме заключенным не полагается вода, — отвечал негр, оскаливая белые зубы, которым позавидовал бы любой волк.
— Как, негодяй! Не даешь воду? Что ж это такое? Или нас хотят довести до бешенства? Ну хорошо же: ты ответишь за всех.
Но негр проворно шмыгнул за дверь и запер ее на ключ. Жак, вне себя от гнева, принялся сыпать самые злобные ругательства, которые, впрочем, были столь же бесполезны, как и его удары кулаками и ногами в запертую накрепко дверь…
Прошло два, три, четыре дня. Страдания бедных французов становились с каждым днем невыносимее.
Тщетно силились они не дотрагиваться до приносимых сластей. Жажда была настолько сильна, что временами искушение брало верх, и узники съедали несколько ложек сладкого сока, надеясь этим обмануть жажду.
Но чем чаще они поддавались искушению, тем сильнее хотелось им пить.
На это и рассчитывали гениальные изобретатели особого рода пытки — «пытки сластями».
Да не сочтет читатель все это нашей выдумкой. Подобные факты случались в Перу во время чилийской войны и засвидетельствованы иностранными консулами.
При виде очередного кушанья Жак разразился ругательствами. Боже, что у него был за голос. Хриплый, глухой, точно замогильный.
Вдруг до слуха друзей донесся гул пушечного выстрела со стороны моря.
Друзья прислушались. Первым заговорил Жюльен.
— Чу!.. Слышишь, какие-то крики, суматоха?.. Барабанный бой. В тюрьме беготня. Нет, определенно что-то случилось.
Послышался опять звук вертящегося вала.
Как и пять дней тому назад, внезапно поднялась та же стена, отделявшая камеру узников от зала судебных заседаний.
Французы вновь увидели толстую железную решетку. За нею стоял взвод солдат.
Но судей в зале не было. Страх — чувство, очень хорошо знакомое генералам крамол и интриг.
За столом на подиуме был один начальник полиции. При нем находился помощник секретаря.
Вероятно, по перуанским понятиям, этих двух лиц было вполне достаточно, чтобы признать судебное заседание состоявшимся.
Едва ли собирался когда-нибудь суд более единодушный.
Между тем Жюльен, до сих пор постоянно призывавший Жака к спокойствию, вдруг сам почувствовал страшный прилив гнева при виде изобретателя гнусной пытки.
В порыве ярости он потерял всякую способность рассуждать и владеть собою.
Голод и жажда часто доводят человека до подобного состояния.
Бледный, с налитыми кровью глазами, он бросился к решетке, с яростными криками навел револьвер прямо на начальника полиции.
Тот побледнел и, спрятавшись за скамью, как за редут, скомандовал солдатам:
— Стреляйте в обоих!.. Пли!..
Громко звякнули ружья.
В эту самую минуту раздался страшный грохот, посыпалась штукатурка, треснула стена.
Но к великому изумлению узников они оба были живы.
Напуганные не менее их солдаты сбились в беспорядочную кучу.
Оказалось, что взрыв произошел не в самом здании, а за его пределами. Когда смолкли последние отзвуки взрыва, в коридоре послышался быстрый и мерный топот идуших строем людей.
