Сергей Мстиславский - Крыша мира
Довольно с меня! Я тряхнул головой: видение исчезло.
Хира-Чарма медленно повернул меня к себе: перед глазами все еще мерцали радужные круги.
— Милостью Великого — ты видел дважды! Как т е п е р ь мне звать тебя, Путник?
— Люди уже дали мне имя. Разве я изменился, поднявшись на твою скалу, Хира-Чарма?
— Если ты не изменился — значит, ты не поднялся ко мне, сумрачно ответил старец. — Разве ты не видел меня в пещере над Пянджем? Верь чуду или не верь себе, Путник.
— Чуду? Но… или нет чудес или все чудо… Пусть я не знаю, как попал ты в пещеру и откуда образы в чаше. Чудесного или тайного здесь для меня нет. Я не знаю причины, сегодня — я ученик еще слабой науки, но завтра — я буду знать. И, поверь мне, Чарма: если бы я встретил на дороге мертвеца, которого сам захоронил, я спокойно пожал бы ему руку… Не говори же мне о чуде и видениях.
Он повторил настойчивее:
— Верь чуду или не верь себе!
— Я верю себе и не верю чуду!
Зрачки Хира-Чармы, открывшись, блеснули гневом:
— Тропа вскружила тебе голову. Ты думаешь — и вправду добыл ты нож крэн-и-лонгов?
Туман оседал на скалы, прозрачный еще. Клекотали за ближайшей расселиной грифы.
— Ты подлинно читаешь в душах людей, Хира-Чарма. Я уже думал об этом… от самого Вамара. Вот нож. Я возьму его — второй раз.
Я положил на камень клинок в чеканных ножнах. Чарма быстрым движением положил мне руку на голову.
— Вспомни о холме Бенареса!
— К чему? Чтобы улыбаться — мне не надо закрывать глаз…
— Ты не минуешь холма Бенареса! К н е м у ведет Заповедная Тропа.
— Пусть так! Ведь я иду по ней — Нарушителем!
Старик резко повернулся и пошел к сакле. Я остался один у камня. Гассан и остальные по-прежнему ждали на скате. В горле жгло. Я взял кубок и осушил его до самого дна.
— Ходжой, — сказал, остановившись у порога, старец, — убери чашу.
Послушник, склонясь, поднялся с откоса. Протянул руку и тотчас отдернул задрожавшие пальцы.
— Кубок пуст! — выкрикнул он через силу. — Вода иссякла! Чудо, святой отец!
Ученики, толпясь, взбирались к камню. Хира-Чарма медленно обернулся.
— Какое чудо? Я просто выпил воду.
Старец вздрогнул и поднял руку. Толпа застыла.
— Ты выпил воду причастия тайны?
Голос Чармы звучал взволнованно и остро.
— Я выпил воду из этого кубка, — повторил я. — Что в этом особенного? Мне хотелось пить, кубок был полон.
— Урок ученикам, — раздельно и спокойно, словно про себя, сказал старик. — Узнайте признак Нарушителя: где полнота — он припадает губами; припав — выпивает до дна. Но когда он думает, что пьет жизнь, — он пьет смерть!
Он открыл дверь и тихо вошел в хижину. Ученики сдвинулись ко мне плотным кольцом. Ходжой к самому лицу моему вытянул побелевшие, плясавшие, как у бесноватого, губы.
Не голос — свистящий шепот:
— Ты слышал, фаранги, пророчество старца. Ты выпил смерть!
— Смерть! — глухо повторила, сжимаясь, толпа.
Я отыскал глазами Гассана: бледный, он смотрел на меня остановившимся, застылым взглядом, медленно переступая, рядом с Арсланом, — прямо на меня.
Я отстранил в неистовстве крутившегося Ходжоя.
— Что с вами сталось? Смерть? Будьте спокойны — от этой воды вашей у меня даже не заболит живот.
— Живот!.. — Толпа взревела. Из-за взвизгов и вскриков резко вырвался — воплем — голос Гассана:
— Таксыр, пожалуйста, такого слова не скажи!
В неистовстве, присев, он бил себя кулаками по коленям. И вдруг, расширив зрачки, поднял быстрым движением с земли камень.
— Бей гяура! Осквернителя тайны!
— Бей! — бешено отозвался Ходжой, разрывая бешмет на груди. — Бей! На мне кровь Нарушителя!
Отступив на шаг, я обнажил медвежатник. Толпа отхлынула. Лянгарцы, пришедшие с нами, опрометью бросились со склона. Ученики, рассыпавшись по площадке, подбирали каменья.
— Гассан, очнись!
Закрыв глаза, Гассан бросил камень: он перелетел, широким размахом, далеко в сторону, гулко разбившись в куски о скалу. Ходжой взнес над головой огромный осколок порфира. Я пригнулся, готовясь к прыжку.
— Именем Отца, стойте!
Ходжой, зашатавшись, уронил тяжелую глыбу: Хира-Чарма стоял на пороге своей сакли.
— Кровь на моем холме? — медленно проговорил он, переводя взгляд с одного ученика на другого. — Кто первый поднял камень?
— Джигит Нарушителя, святой отец! — до земли склонился Арслан. — Его ревность о вере кровью застлала глаза и нам.
Хира-Чарма обернулся к Гассану.
— Ты поднял руку на своего господина? Но… не ты ли прошел с ним Заповедную Тропу?
— Я любил его, — глухо ответил Гассан, опустив глаза и судорогою сводя руки. — Я любил его, отец, потому что он силен на слово и на удар и правит конем, как святой Алий. Но на Тропе я увидел: ему не дано страха. Он не человек: он оборотень, отец! В сказке он звался Искандером. Он заплел меня теперь в новую сказку, отец! Спаси меня от него, святой Хира-Чарма!
— Гассан, брось! Что ты говоришь, глупый!
Я сделал шаг к нему: вздрогнув, он поднял глаза. Безумный ужас сузил потемневшие зрачки.
— Белая женщина!.. Та, что шла с ним весь путь от Кала-и-Хумба. Ты видишь ее, святой Хира-Чарма?
Толпа вздрогнула и застыла снова. Чарма перевел на меня взгляд. С минуту мы смотрели в упор, беспощадно, насмерть в глаза друг другу.
— Вижу…
Гассан вскрикнул и бросился наземь. Рядом с ним, крестом разметав руки, рухнул Ходжой… Арслан… еще один… еще… вложил клинок в ножны.
— Пора кончить! Гассан, вставай, едем. Пустишь коня вскачь до Лянгара всю дурь разнесет ветром. Я не помню ни слов твоих, ни камня. Едем!
Хира-Чарма наклонился и положил руки на голову джигита.
— Имя его отныне — Ходжа-Сафид, Белый. Ибо он очищен Тропою. Благодать на нем. Он останется с нами.
Гассан, привстав, охватил колени старца.
— Да будет!
— А твоя жена и ребенок, Гассан?
— Пророчествую, — прохрипел, подымаясь, Арслан, — о брате нашем, взысканном милостью святого Хира-Чармы, страхом бога помазанном на благодать. Жену его возьмет брат, ребенок же родится мертвым.
— Да будет! — повторил, выпрямившись, Гассан. Прежнего возбуждения не было и следа. Он был совершенно спокоен.
— Ходжа-Сафид, — ласково обратился к нему Хира-Чарма. — Послушание первое: подержи в последний раз стремя… тому, кого ты звал своим господином. Он едет.
Я двинулся к спуску.
— Прощай, Хира-Чарма.
Из-за откоса, заплетаясь в полах халата, внезапно вынырнула фигура чиновника шугнанского бека — того, что послан сопровождать меня до Памира. Согнувшись, он подбежал к старцу и зашептал, часто-часто. Хира-Чарма слушал, застылый и строгий. И ответил громко:
