Исай Калашников - Повести
Антон сначала шел впереди Лешки, потом стал отставать. По его лицу градом катился пот, он все ниже сгибался под тяжестью рюкзака.
Лешке стало жалко его, и, злясь на себя за эту жалость, он резко потребовал:
— Давай понесу!
— Ничего… Я ничего, Лешенька.
— Давай же!
— Что у вас? — Жаргал вернулся. — О чем спор?
Чуть заметно улыбаясь и щуря глаза, он разделил мясо.
Откуда-то прилетела желна, завертелась, застрекотала, будто хотела весь лес оповестить: «Трое тут! Трое тут!»
— Зря вы, ребята… — радостно и виновато говорил Антон. — Я бы, понимаешь, и так…
След сохатого вывел их к берегу болота, промятой дорожкой в осоке сполз в ржавую воду. Лешка и Антон повалились на траву. Жаргал сбросил рюкзак и пошел по берегу, раздвигая руками траву. Ходил он долго, чуть не ощупывая прибрежную грязь руками. Лешка не понимал, чего он ищет. Мяса у них теперь хватит — ешь сколько хочешь. За сохатым бегать надо было раньше.
Жаргал вернулся, посидел немного, неуверенно проговорил:
— Обратно следа нет.
— Ну и что?
— Сохатый, я думаю, через болото ушел. — Жаргал огляделся. — Место то самое, вон обгорелая коряга торчит. Тут же и тогда след был. Тут есть дорога.
— Дорога? — Лешка недоверчиво засмеялся. — Какая дорога?
— Через болото, конечно, дорога.
— Так давайте проверим. Антон, ты что сидишь? Пошли.
— Не торопись, — остановил его Жаргал. — Дел тут хватит. На табор сходим, потом вернемся.
На таборе вокруг огня валялись нанизанные на проволоку лоскуты мяса. К горьковатому дыму костра явственно прибавлялся запах жарко́го.
Мартын Семенович, с закатанными до локтя рукавами рубашки, срезал с костей мясо.
— Мы дорогу нашли, — сказал ему Лешка.
— Ну? — с недоверием и надеждой Мартын Семенович посмотрел на Жаргала.
— «Нашли»!.. Зачем, Лешка, говоришь так? — упрекнул Жаргал. — Дорогу еще надо искать.
— Будто не найдем! Скажи ему, Антон. Ты в таких делах профессор.
Антон поскреб ногтем в бородке, пощупал для чего-то свой острый нос. Лешка не дождался, когда он что-нибудь скажет.
— Искать боитесь? Или помощи ждете? Нечего ждать, самим надо. Давно ли голодовали, а теперь мяса — завались, и все сами, одни, без помощи…
— Храбрый ты стал, как я посмотрю! — засмеялся Мартын Семенович. — А что такое помощь, кумекаешь?
— А то нет?
— Навряд ли, — возразил Мартын Семенович уже без смеха. — Поддерживать человека на ровном месте под руку — не помощь. Тянуть за волосы из болота, когда он сам туда лезет, — не помощь. Вспомни наш разговор о знаниях.
— Это я помню, а что?
К чему клонит Мартын Семенович, непонятно было Лешке. Зачем-то Антона поддел? Для чего Антон, если разговор о дороге?..
— Без знаний, Лешка, да без навыков мы бы давно пропали. А откуда у нас знания? От людей. Один тебя научит топор в руках держать, другой не хлюпать носом при неудаче, третий повернет на правильную дорогу. В том и сила твоя.
— Это само собой.
— Да нет, пожалуй что… Силен человек, видишь ли, не сам по себе, а когда среди людей. Ты расхвастался: одни остались, а в сытости, в тепле… Одни — не один. Это понимать надо…
Хитро повернул разговор Мартын Семенович. Колет и колет Антона. А тому что делать? Нечего делать. Сидит, уперев взгляд в колени, беспокойно шевелит пальцами. А виду не подает, будто не о нем разговор. Поддать тебе жару, а?
— Мартын Семенович, один человек мне так говорил: у каждого пальцы только к себе гнутся — это как? Тот человек говорит: природа так распорядилась.
— Старая побаска. Вот она, рука. — Мартын Семенович вытянул жилистую руку в светлых волосинках, сжал, разжал пальцы. — К себе гнутся — правда. Но правда, Лешка, и другое: пять пальцев на руке человека. И оттого что пять, она может держать и топор, и карандаш, и ружье, и иголку. А один палец? Одним, друг мой Лешка, только в носу копать способно.
Будто и ветру не было, а Антону запорошило глаза. Он яростно тер их кулаками.
XXI
В ветвях старой сосны, высоко над землей, вороньим гнездом чернела связанная из тальниковых прутьев сидка. В ней, ничем не выдавая своего присутствия, таился Жаргал. Антон постучал сучком по стволу.
— Слезай.
— Тише! Слушай! — шепнул сверху Жаргал.
Антон замер, медленно поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. На болоте галдели птицы. За спиной стрекотнула и смолкла сорока. Антон ждал, что треснет сухая ветка, фыркнет зверь, но ничего не было, никаких звуков, кроме колготни болотных птиц.
Жаргал спустился с дерева, поправил съехавшую на затылок фуражку.
— Ничего не слышал?
— Нет.
— Как будто мотор самолета гудел. Вон там. — Жаргал кивнул в сторону болота.
— Показалось, наверно.
— Возможно, и показалось. — Жаргал вздохнул, вприщурку посмотрел на заходящее солнце. — Тебя когда сменить?
— Когда хотите, мне все равно.
— Я приду утром.
Жаргал ушел. Антон залез на дерево. Сидка была удобная. Он расположился в ней, как в плетеном кресле, достал из кармана кусок отваренной медвежатины, вынул нож. Поужинал он, собственно, неплохо на таборе. Но, когда под руками еда, время коротать способнее.
Сидку придумал Антон. Поиски дороги через болото напротив следа сохатого ничего не дали. Вначале дно было крепкое, а потом пошла непроходимая топь. Чуть чего — готово, ухнул в тину по самые уши.
Теперь они будут ждать, когда через болото пойдет сохатый. Посмотреть, как он минует опасное место, — и порядок.
Над камышами проносились быстрые утки, важно проплывали цапли. За болотом синели горбушки пологих гор — близкие и недоступные. Но, так или иначе, они доберутся до этих гор, выйдут к людям. Если сейчас не удастся — зимой, по льду. Дома-то их теперь, наверно, и в живых не числят. Что было, интересно, с Наташкой, когда узнала?.. Обрадовалась, поди? Не должна бы. Ругалась, правда, кляла всяко, но погибели не желала, такой дурости ни разу от нее не слышал. Нет, не радовалась. Какая уж там радость! Сердце у нее отходчивое, зла в нем подолгу не держала никогда. Надо было в этот раз, дураку, повиниться перед нею, да к куда там! А что теперь будет? Мартын-то ей сразу расскажет про него: бросил, убежал, оставил больного, немощного. Обязательно расскажет и, мало того, настропалит ее, подожжет. Мировой тут не жди, разводом дело пахнет.
Раньше бы его этим не шибко испугали — развод так развод. Теперь все видится иначе. Одному, конечно, жить можно, и даже неплохо. Денег сколько надо завсегда добудет. А куда с ними? Дружки, которые не прочь выпить на даровщину, завсегда, понятно, найдутся. А на кой черт они сдались?! Пока пьют — друзья-товарищи, а вышли денежки — знать тебя не знают. Нет, Антон, жизнь надо как-то переиначивать. Не переиначишь, будет бить она тебя, как приблудную собаку, гнать от тепла своих костров.
