Виктор Сафронов - Жди свистка, пацан
Пошел я вслед за ними. Интересно же, что да как? Не зря встретились на таком пространстве, что-то в этом должно быть.
Дождался момента, когда Алексей куда-то отошел что-то высматривал. А мне сверху знак и направление верной мысли.
Спустился, приблизился к раненному. Парнишка находился бессознания… Молодое, красивое лицо… Что-то в нем выдавало восточного человека. Смуглая кожа? Крепкие скулы? Тонкие усики? Не знаю?
Постоял я над ним, полюбовался. Такому стоило оказать первую помощь…
Жалко было парня… Я имею в виду Гусарова. Каким бы он не был лосем и Гераклом, однако двоих раненных он из этого ада не вытащит. Как т ам у О,Генри — Боливар не вынесет двоих…
Поэтому. Срочно. Пока поблизости не было Алексея, пришлось предпринять необходимые меры по собственному спасению. Подготовить условия для счастливого выхода из песков и нагромождения камней.
Для порядка повздыхал, посетовал. Подумал с сожалением — пожалеешь другого, погибнешь сам.
Одной рукой многого сделать нельзя… Как-то примостился к лежащему чернявому пареньку и резким движением крутанул ему голову… Как и ожидалось, раздался резкий хруст. Юноша даже не охнул. От перелома шейных позвонков такое случается. Положил все аккуратно на место. Спит человек. Пусть спит дальше. Зачем мешать?
Как организм от возбуждения не трясся, как не прыгал, а пришлось найти в себе силы и на время покинуть место действия.
Пересидел за барханом. Дождался когда вернется Гусаров. Спустился вовремя. Сил не осталось. Вино перестало оказывать болеутоляющее действие. Исчезло всякое желание двигаться.
Послушал гусаровские причитания и пожелания в адрес нечистой силе «сгинуть»… Чтобы он упокоился, угостил его остатками вина. Он пытался напоить покойного, но я попросил его не будить спящего. Для раненного, как и для меня, главное сейчас — это отдых.
Когда проснулся. Почувствовал, покойник на солнышке начал пованивать. Что-то очень быстро. С умным видом объяснил Гусарову, что паренек скончался.
Солнце, было очень сильное солнце. Мы оба, даже переживать не могли по поводу смерти боевого товарища.
От боли и общей слабости, мне не удалось помочь ему в захоронении трупа. Пока он справлялся с сыпучими песками, я боролся с болтающейся перед глазами мутной занавеской.
* * *
— Собирайся, понесешь меня в другое место. Теперь твоя очередь, — сказал мне бравый капитан, отряхивая руки. — Чтобы жиром не зарасти вам мужчина, необходимо больше двигаться.
После чего, Алексей начал разминать уставшее от работы в песочнице тело, явно намереваясь взобраться для передвижения на мою спину.
— Я не могу. Я очень раненный, — отказался от такой чести. — Да и плотют мне не за то, чтобы я носил по пескам лба, с шеей в три обхвата. А совсем наоборот. Чтобы я правильно стрелял в мишень… Чтобы любил полковое знамя… Чтобы командиров слушался… Чтобы кушал по норме, вообще…
— Ну, тогда держись за меня притворщик, — не давая закончить длинный перечень причин, остановил меня Гусаров. — Пользуйся ксплутатар, отсутствием в пустыне профсоюзов уж они бы меня защитили от твоих наскоков…
Прежде чем покинуть насиженное место и идти в гору он собрал все вещички с автоматическим оружием. Не забыл хрустящие саксауловые палочки. После помог подняться отдыхающему и, приняв меня на бедро, да еще подставив плечо впридачу, повел к чахлым посадкам.
— Молодец! Быть тебе садовником, — выдирая ноги из песка, прокомментировал я увиденные мешки на кустах. — Оживил этот унылый пейзаж, украсил его, достойно кисти Карава…
Оборвав свою речь на полуслове, я вновь потерял сознание. Снова открылось кровотечение. Пришлось ему бросать вещи в песок. Взваливать мое обмякшее тело себе на плечи и тянуть его сперва — в гору, гору, гору, а потом, все с горы, горы, горы…
Падать и катиться вниз, было никак нельзя. Упрощать задачу спуска не позволяла моя открытая рана. Жиденькая повязка, закрывающая ее, не давала уверенности в полной стерильности и дезинфекции. Нельзя было допускать, чтобы песок и вредная стафилококковая палочка попала в дырку от пули, в этом Алексей был категоричен и строг, особенно по отношению к самому себе.
* * *
Притащил он свою драгоценную ношу к зарослям пустыни. Аккуратно и бережно снял меня со своих плеч и положил рядом с одним из кустов. Сам свалился там же в полном беспорядке. Тягать на солнышке свое тело тяжело, а чужое — тем более. Отдохнув, вернулся на тропу, собрал брошенное кое-как имущество. И опять попытался грустить и расстраиваться.
Он очень переживал по поводу смерти того абхазского молодца. От своей беспомощности. Оттого, что не было ни какой возможности помочь товарищу по оружию.
Впрочем, был один плюс, правда, уже для меня. Именно Гусаров сейчас был рядом со мной раненным. Для меня, насквозь продырявленного, это был не самый худший вариант.
Чем только не успокаиваешь себя самого в такие минуты.
* * *
Весь оставшийся день мы пролежали под навесом, сооруженным человеческим гением. Сил и желания шевелиться и говорить, не было. Не было вообще ничего — ни Нью-Йорка, ни Сибири, ни даже Чехова с его Достоевским… Не было ни птиц, ни ветра, ни макрокосмоса… Ничего!
Все внутренности и начинка головы превратились в некое подобие мартеновской печи с ржавым напильником в самой середине. От любого, самого легкого прикосновения или движения внутри будь-то вдох или выдох, мысль или ее отсутствие, желание увидеть или услышать происходило металлическое трение и нематериальное высечение искры. После чего во всех органах, особенно во рту чувствовался привкус металлических опилок.
Когда возвращалось сознание, появлялось одно единственное желание: чего-нибудь глотнуть. И если вначале этих мучений развлекал себя тем, что представлял на расстоянии вытянутой руки, хорошо охлажденное пиво в высокой запотевшей кружки, то чуть позже вспоминал принесенный мной бурдюк с вином, но было так жарко, что пока готовился к тому, чтобы встать и глотнуть из него, сознание снова покидало меня…
Сила воображения вместе со слуховыми галлюцинациями заносила меня в молодые годы в знакомое место. Я оказывался в старой раздолбанной предыдущими жильцами обычной питерской коммуналке. Где в наличие имелось одно из чудес современной цивилизации — совершенно роскошный пожелтевший и почерневший от длительного пользования расколотый по краям, ни разу со дня его установки в начале 20 века не мытый и не чищенный — чугунный унитаз. Великолепное сооружение со сломанным сливным бочком, из которого с веселым журчанием струилась, текла, лилась, смеялась и переливалась через край настоящая холодная вода.
