Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах
5
По пыльной улице села Шушенского проходили батальоны партизанской армии. Впереди на лошади ехали Щетинкин, Кравченко и представители местных большевистских организаций Кочетов, Квитный, Текина. У них над головами был протянут полотняный транспарант: «Свобода угнетенным народам!»
Развевались красные знамена полков с изображениями сохи и молота, плотника с пилой и крестьянина с лукошком, обменивающихся рукопожатием.
— Здесь находился в ссылке Ленин… — задумчиво произнес Щетинкин. И, повернувшись к Текиной, спросил: — Правда, что вы видели Ильича в те годы?
— Я была еще девочкой. Говорят, он брал меня на руки…
«Здесь был Ленин… Странно. В этой таежной глуши. И поднял мир… Вот человек, который его видел… Все как-то связано, и мы связаны друг с другом…»
— Нужно красную звезду прибить на том доме, где он жил, — сказал Володя Данилкин. — Как у нас на баджейском штабе… Я бы всюду, где бываем, прибивал красные звезды…
Маше Текиной было по виду не больше двадцати пяти. Простое миловидное лицо исконной сибирячки. Что она могла помнить? Ленин держал ее на руках, и был он в то время очень молод, может быть чуть постарше теперешней Маши.
Когда-то в глухом степном селе Шушенском жили ссыльные декабристы. Ильич приехал сюда в мае 1897 года, его поселили в избе крестьянина Зырянова. Взрослые рассказывали, что Ильичу по его просьбе родные присылали детские книжки с картинками. Книжки он раздавал шушенским ребятишкам.
Кто такой Ленин, Маша узнала намного позже от родных и знакомых. Случилось так, что свою судьбу она связала с политическим ссыльным. Вместе с ним вступила в отряд Красной гвардии, который участвовал в подавлении кулацкого мятежа. Колчаковцы, разбив красногвардейцев, бросили Машу Текину и ее мужа Донченко в тюрьму. Им удалось бежать. Теперь оба просили принять их в Северо-Ачинский полк.
— Думаю, Ленин был бы тобой доволен, Маша, — сказал Петр Ефимович.
В полк их, конечно, приняли.
Население радостно встречало партизан. Девушки в шапочках-повойниках, в белых, шелковых, обшитых бисером с красной ластовкой рубашках, тканых пестрых юбках и сафьяновых красных сапожках, парни в вышитых рубахах, детвора — все что-то кричали, бросали партизанам под ноги букеты таежных цветов.
— Эки-и, эки-и! — неслись со всех сторон приветствия.
В конце улицы навстречу партизанам двигались толпы с иконами и хоругвями.
— Что за крестный ход? — удивился Щетинкин.
Придержали коней. От толпы отделился высокий, осанистый мужик с черной окладистой бородой. В руках он держал большое расписное деревянное блюдо с хлебом-солью.
— Мы, православные крестьяне и мещане, прослышав, что сюда пришли знаменитые партизаны Щетинкин и Кравченко…
Он забыл, что нужно говорить дальше, смутился и передал блюдо Щетинкину, после чего вытащил из-за пазухи красный флаг с портретом Ленина и с надписью «Да здравствуют Советы!». Флаг прикрепили на заранее приготовленное древко. Две женщины в черном отдали Александру Кравченко икону. Это был Георгий Победоносец. Кравченко бережно принял икону, сказал:
— Православные, ваш подарок будем хранить как залог наших добрых отношений с вами.
Осмелевший седенький старичок, хитровато ухмыляясь, обратился к Щетинкину:
— Объясните, гражданин-товарищ Щетинкин: ежели вера — дело добровольное, то почему с нас потребовали выкуп за попа Варфоломея?
— Кто потребовал? — недоуменно спросил Щетинкин.
— Вон ентот, в штанах из чертовой кожи. Он тутошний. — Мужичок указал на Кочетова. — Соберите, говорит, двести пудов хлеба, тогда отпустим вашего попа. Хлеб мы собрали, а попа не отдают.
— Товарищ Кочетов! Было такое дело?
— Дал маху, Петр Ефимович. Я ведь не предполагал, что они мои слова примут всерьез.
— А поп? Где поп? — забеспокоился Петр Ефимович.
Кочетов наклонился к уху Щетинкина и что-то объяснил. Гневные складки на лбу Щетинкина разгладились.
— Православные, вышло недоразумение: арестованный поп — вовсе не поп, а колчаковский агент, митрополит.
Мужики зацокали языками.
— Эге! Вон какая птица попалась! Сам митрополит!
— Он подбивал нас выдавать большевиков, поджигать дома и уходить от вас в Минусинск.
— Этот Варфоломей — блудник. Женщин на исповедь по ночам приглашает.
— Не отпускайте долгогривого, а то придется Киприяну за свою старуху трястись.
Послышался смех. Седенький старичок сокрушенно закрутил головой:
— Ну и хрен с ним, с Варфоломеем, ежели он контрреволюция.
Щетинкин рассмеялся.
— Так как же, православные?
— От греха подальше! — дружно ответила толпа.
— А хлебец заберите. Уговор дороже всего, — сказал Щетинкин.
Мужик с окладистой бородой перебил его:
— Чего уж там! Дело сделано. Такого попа не надо, а хлеб все равно берите. От этого не отступимся. Ждали вас… Ленин — нашенский, шушенский…
На взмыленном жеребце появился разведчик.
— Дорогу, православные, дорогу… Товарищ главком, сюда подходит из Минусинска большой отряд есаула Бологова. С пушками. Окружить хочет!..
Объявили боевую тревогу. Щетинкин недоумевал: откуда здесь взялся Бологов?
…Корнет Шмаков на полном скаку въехал в Белоцарск. Это был маленький городок, скорее, поселок, затерянный среди гор. Деревянная церковь, мазанки, складские помещения, много юрт, несколько домов.
Возле одного из них Шмаков придержал коня, спрыгнул на землю, взбежал по лестнице на второй этаж и без стука ворвался в квартиру.
В гостиной красивая молодая женщина, увидев корнета, бросилась к нему.
— Наконец-то! У тебя такой вид… Что случилось?
Корнет нетерпеливо отстранил ее.
— Объясню потом. Где ваш муж?
— В управлении. Где же ему еще быть?
— Срочно пошлите за ним, Мне нельзя показываться на улицах.
— Но я одна в доме…
— Идите сами! И без промедления.
— Но…
— Идите! Вера, положение очень серьезное. Над вашим Турчаниновым и над всеми нами нависла смерть!
Он взял женщину за плечи и бесцеремонно выставил за дверь. Женщина была изумлена, но повиновалась.
Шмаков брился в ванной комнате, когда появился Турчанинов.
— Откуда, корнет? Что за чрезвычайность?
— Щетинкин со своей армией идет сюда!
— Значит, вы его не убили?
— Его слишком хорошо охраняли. Не забывайте, он был начальником уголовного розыска и всегда начеку…
— Но вы должны были убить! Вы обманули нас! Я вынужден доложить верховному…
