Андрей Валентинов - Страж раны
…Теперь уже Арцеулов не сомневался — туг, если конечно, Рам Сингх действительно был тугом, смертельно испуган, но боится не полиции, а именно Степы. Это было более чем странно, и капитан решил попробовать то, чему учил его Цонхава.
«Слушай внимательно, — приказал он себе. — Слушай…»
Вначале быстрая, почти бессвязная речь индуса казалась по-прежнему тарабарщиной, но внезапно стали понятны отдельные, пока неясные слова:
— Бедный… дети… целый день… за что, господа…
Догадаться было нетрудно — Рам Сингх жаловался на нищету и просил «господ», то есть, конечно, «сахибов», отпустить его подобру-поздорову. Арцеулов заставил себя слушать внимательнее, и наконец речь индуса стала четкой и понятной:
— За что, господа, за что? Рам Сингх — бедный извозчик из честной семьи! Мои предки чтили Шиву, чтили Вишну, мы знать не знали никакой Кали…
Но глаза — подслеповатые глаза Рам Сингха — все чаще смотрели на Степу, смотрели неожиданно зорко и внимательно. Казалось, не хватает какой-то мелочи, чтобы индус не выдержал и сбросил маску. Ростислав решил рискнуть.
— Косухин!
Степа удивленно оглянулся. Уж слишком голос капитана был резок.
— Степан, сделайте то, что я скажу. Вопросы потом, хорошо?
Косухин весьма удивился, но решил не спорить. Стало даже любопытно, что задумал беляк.
— Посмотрите на этого типа, — велел капитан. — Смотрите прямо в глаза!
Косухин подчинился и тут же похолодел — настолько взгляд индуса был страшен и полон ненависти. Рам Сингх отшатнулся, худая рука дернулась, словно индус пытался закрыть ею выдававшие его глаза.
— Не отводите взгляд! — продолжал Арцеулов. — Теперь — шаг вперед — медленно! Еще шаг!
И тут Рам Сингх не выдержал. Он вскочил. Личина невинно арестованного возчика из честной семьи мгновенно исчезла. Комнату прорезал хриплый крик:
— Кали-ма-а! Кали-ма-а! Кали-ма-а!
Лейтенант бросился к арестованному, секретарь на секунду оцепенел, но, сообразив, схватил ручку, а Ингвар замер, с изумлением глядя на бесновавшегося индуса. Рам Сингх продолжал кричать, его голос четко отпечатывался в сознании Арцеулова, словно кто-то невидимый давал точный синхронный перевод:
— Кали-ма-а! Будь ты проклят, Северный Демон! Возвращайся в свои горы, где светит твой Рубин Смерти! Уходи — здесь ты не хозяин! Здесь хозяин я — Рам Сингх, великий жрец Кали и ее раб! Здесь только я служу ей!
Пораженный Степа, который не понял ни одного слова, пожал плечами и отошел в сторону, подальше от греха. Рам Сингх, упав на пол, забился в корчах, повторяя: «Кали-ма-а!» и проклиная неведомого Северного Демона, пришедшего к нему в образе красного командира. Лейтенант позвал на помощь, и трое усатых полицейских принялись приводить арестованного в чувство.
— Поразительно, — бормотал Ингвар, когда они втроем покидали участок, — почему-то он принял вас, Степан Иванович, за посланца какого-то бога. Я не очень понял — он говорил так быстро…
Арцеулов, который расслышал слова о Рубине Смерти, не стал уточнять. Он и сам мало что понимал в случившемся. Степа — тот вообще был смертельно обижен. Его, посланца партии, сначала принимают за белого офицера — с этим он был готов временно смириться из конспиративных соображений, — а теперь, выходит — за какого-то демона. Это было обидно, а главное — несправедливо.
Вечером Ингвар побывал у лейтенанта Джоунза и узнал новости. Рам Сингх пришел в себя после припадка и во всем признался. Он лишь просил оградить его — верного слугу Кали — от страшного Северного Демона, на лице которого запечатлелся отблеск Рубина Смерти…
— Помните, вы рассказывали о «Голове Слона»? — добавил художник. — Наверное, это излучение оставило след, и Рам Сингх сумел его заметить… Конечно, для нашего лейтенанта все это останется загадкой. Впрочем, он доволен и так — Рам Сингх признался, так что, думаю, мы с вами завтра же сможем уехать в Дели. Боюсь, после этого случая меня окончательно признают экспертом по религиозным вопросам, хотя я, как вы могли заметить, здесь абсолютно ни при чем…
Перед сном, когда нехитрый скарб путешественников был уже собран, Степа долго о чем-то думал, а затем нерешительно обратился к капитану:
— Слышь, Ростислав, ты это… Чего этот Сингх на меня взъелся? У меня че — лицо такое?..
— Да, не повезло вам, Степан, — мрачным тоном подхватил Арцеулов. — Не повезло! Скоро третий глаз прорежется… Будете знать, как в большевиках ходить!
— Да иди ты! Я с ним по-серьезному… — Степа обиделся и даже немного растерялся. Он уже немало наслушался по своему адресу от несознательных граждан РСФСР, которые еще не в полной мере прониклись идеями единственно верного учения. На «разбойника», «душегуба» и «немецкого агента» Косухин научился реагировать правильно, но демоном его покуда никто не величал. И вот на тебе — причем не где-нибудь, а в Индии, в стране, на которую партия возлагает особые надежды в деле построения мировой Коммунии! Хорош же из него, Степы, полпред Коминтерна!
«Мучайся, мучайся, краснопузый», — злорадно подумал Ростислав. Конечно, на физиономии Степы, кроме многочисленных синяков и царапин, не было ничего инфернального. Но капитан был вполне согласен с господином Ингваром. Очевидно, излучение «Головы Слона» не прошло бесследно. Жрец Кали каким-то образом сумел его почувствовать, чем изрядно смутил себя самого, а заодно и красного командира. Осталось узнать, не оказало ли излучение какого-нибудь более существенного воздействия, но об этом судить было сложно…
Наутро Николай Константинович зашел к ним уже с дорожным баулом — он собирался на станцию, чтобы вместе со своими подопечными ехать в Дели. Впрочем, до поезда оставалось еще больше двух часов. Можно было не спеша перекурить и побеседовать. Ингвар, не бывший в России уже несколько лет, был не прочь расспросить Степу и Арцеулова, чтобы узнать новости сразу из двух источников — «красного» и «белого».
Косухин, почувствовав себя в привычной роли, принялся разъяснять заблудившемуся вдали от родины интеллигенту смысл грандиозных преобразований, которые начала Партия в бывшей Тюрьме Народов. Специально для Николая Константиновича он припомнил то, что прочитал в «Правде» как раз перед поездкой в Сибирь — о создании под эгидой оплота революционной культуры Пролеткульта особых школ по обязательному обучению юных пролетариев живописи и скульптуре, а также о создании решением Реввоенсовета в каждой дивизии кружков по изучению сольфеджио. Слово «сольфеджио» Степа выучил еще тогда, чтобы в дальнейшем использовать для агитации.
Ингвар был действительно сражен. Он растерянно переспросил, всех ли юных пролетариев будут учить живописи. Получив категорический ответ: «Всех!», лишь покрутил головой, сраженный, видимо, масштабами социалистических преобразований. Вдогон Степа рассказал о строительстве нового важного центра — петроградского крематория, где будут наглядно демонстрировать новый большевистский подход к культуре захоронения. Теперь окончивших свой трудовой путь пролетариев можно будет утилизировать в двадцать пять раз быстрее, чем прежде. Цифру «двадцать пять» Степа также выучил для последующей агитации, и она произвела явный эффект.
