Михаил Демин - Рыжий дьявол
— Это верно, — сказал я. — Но куда же денешься? Возвращаться все равно придется.
— А зачем? Хочешь, я договорюсь с заведующей, будешь тут вроде ночного сторожа. И сейчас ты тоже оставайся! Только не забудь запереть за мною дверь.
— А ты разве уже уходишь?
— Надо, миленький. Я дома наврала, сказала, что в столовой генеральная уборка. Что я вернусь нынче поздно… Но теперь уже два часа, пора!
— Ну, так и я пойду, — сказал я, натягивая сапоги. — Какой смысл прятаться? Если уж меня захотят найти, найдут все равно. Ты была права: тут все, как на ладони… Енисейск — не Москва!
* * *Я проводил Верочку до калитки ее дома, и она шепнула на прощанье:
— Будь осторожен.
— Пустяки, — отмахнулся я, — не беспокойся!
Я сказал это небрежно, с улыбочкой, всем своим видом показывая, что опасность меня не очень-то волнует. Но когда я остался один и пошагал к себе, то сразу же почувствовал себя неуютно…
Город спал. И он казался безжизненным, вымершим. Уличные фонари стояли здесь только в центре, а на окраинах все было залито беспросветной мглою. Лето уже переломилось, и ночи теперь были холодны и темны. И я брел, погруженный во мглу, словно в черную воду.
И было до жути тихо! В глухой этот поздний час молчали даже дворовые псы. Только гудел ветер над крышей — в проводах. И тягучий тихий вой его нагонял неизъяснимую тоску.
„Час быка, — думал я, невольно ускоряя шаги, — час ночных демонов! Самая жуткая пора, особенно для одинокого путника".
Последнюю часть пути я почти бежал. И в то же время напряженно вслушивался, ждал, не раздастся ли во тьме сторонний шорох, не возникнут ли чужие, догоняющие шаги…
И хотя я добрался до дому благополучно, без приключений, я долго еще не мог успокоиться.
А когда отдышался немного, вдруг ощутил, услышал глубинный внутренний голос. Он возникал порою и всегда говорил неприятности.
„А зачем? — спросил голос. — Зачем ты влез в эту историю? Кто тебе Семен? Не брат и даже не друг. Так, случайный знакомый… Стоило ли из-за него лишаться покоя, рисковать головой? Ведь речь идет о твоей голове, не о его… Он-то не дурак, он успел сбежать, а ты теперь должен расплачиваться".
„Но речь идет не только о Семене, — возразил я растерянно, — не о нем одном. Я защитил его так же точно, как защитил бы и себя. У нас схожая судьба. И я не могу примириться с несправедливостью! Слишком много на свете зла…"
„Так ты, бедняга, хочешь бороться со злом? Но это же глупость! Зло всесильно и неистребимо. Зачем спешить? Подожди, поживи спокойно, ты еще успеешь с ним побороться. На твой век его хватит… И его не надо будет искать, оно само тебя найдет".
„Но что же мне делать сейчас? Рассуждать поздно. Оно уже нашло меня, оно — за порогом".
„Ну так прежде всего позаботься о дверных запорах!"
Я тщательно закрыл наружную дверь. Проверил, хорошо ли притворены ставни. Затем раскупорил бутылку с вишневой наливкой, приготовленную когда-то для Верочки, и залпом, подряд, выпил два налитых до краев стакана.
Напиток был приторный, отвратный, но, к счастью, имел градусы… Он оглушил меня на какое-то время и слегка утишил мечущееся сердце.
Не раздеваясь, я лег на кровать. Вытянулся с папироской в зубах. И постепенно сквозь алкогольную муть стали в моем сознании выпеваться, складываться еще неясные стихотворные строки.
Впервые в жизни я сочинял стихи о страхе!
Ты знаешь страх? Ты знаешь страх?
Ты знаешь, что такое страх, —
Когда мрачны и долги ночи,
И ветра вой — как песня волчья…
Он бродит, страх, в глуши урочищ,
Живет в погаснувших кострах.
Таится в шорохе ветвей.
Из тьмы протягивает лапы…
НОЧНЫЕ ПРОГУЛКИ
Прошло три недели. И все это время я находился в ужасном напряжении, жил как бы под гнетом. Под гнетом страха… Днем, в суете, напряжение слегка ослабевало. Но вечерами, во тьме, в часы ночных одиноких раздумий страх оживал во мне, крепнул и ледяными пальцами стискивал сердце.
Я понимал, что я приговорен. И мне было хорошо известно, сколь страшна и неотвратима месть бандитской кодлы.
А ведь я был в Енисейске один! Без надежных друзей. Если не считать, конечно, Верочки. Но что она могла? Только иногда пригреть меня и по-женски утешить. Мне не на кого было здесь опереться, не к кому было обратиться за помощью. И это ощущение полнейшей беззащитности еще более усиливало мое смятение.
На всякий случай я прекратил пока поездки по дальним таежным приискам, ибо в глуши, на диких лесных перепутьях, расправиться со мною было легче всего.
В самом же Енисейске ситуация складывалась несколько иная, более благоприятная для меня. Я знал: кодла хитра, многоопытна и лукава, и она постарается обойтись без лишнего шума. Поэтому днем, на людях меня вряд ли тронут… Нападения следует ожидать только в темную пору, в поздние часы, скорее всего, по дороге к дому.
Вот тогда-то опасность может подстеречь меня всюду — на каждом шагу, за любым поворотом!
Несколько раз я ночевал в редакции под предлогом срочной работы. Время от времени проводил ночи с Верочкой все в той же чайной. Будучи дважды приглашенным к Афоне в гости, специально напивался там и оставался до утра… Но, в конце концов, не мог же я вечно скитаться по чужим квартирам! Несмотря на всю свою изворотливость, нередко я все же оказывался в полном одиночестве. И бывал тогда вынужден отправляться домой. И эти ночные прогулки по пустынному городу являлись самым тяжким для меня испытанием.
* * *Во время одной из таких прогулок я внезапно встретился с Клавой.
Случилось это так. Поужинав у Верочки, я вышел из чайной, медленно закурил. Постоял в задумчивости. И пошагал к себе… И вот когда я свернул за угол, передо мной вдруг возникла женщина. Я сразу узнал Клаву. И почему-то мне показалось, что она уже давно здесь стоит.
— Здравствуй, — сказала она, — ты еще жив?
— А что? — я даже вздрогнул от этих ее слов. — У тебя разве были какие-то сомнения на этот счет?
— Ну как же, — сказала она, усмехаясь. — Ты ведь пообещал прийти и пропал. Я ждала, ждала. Ну и подумала было: может, с тобой что-нибудь стряслось… Может, тебя уже и вовсе нет.
— Что же со мной может стрястись? — пожал я плечами. — Я — вот он. Все в порядочке.
— Тогда почему же не приходишь?
— Да все как-то не соберусь. Дела, понимаешь ли, хлопоты.
— Это какие же хлопоты?
— Всякие. А ты, значит, ждешь?
— Конечно!
Разговор этот происходил на границе света и тени — у последнего фонаря. Дальше шла уже темная улица. Ни единого огонька, ни единого проблеска не видать было там. Казалось, улица падает в бездонную тьму, и это был как бы провал в преисподнюю…
