Альберт Цессарский - Чекист
Зарубин попросил одного из конвоиров проводить его в уборную.
— Пойдемте со мной, — сказал ему Медведев.
В коридоре они постояли, пошутили над чем-то. Никто из пассажиров и заподозрить не мог, что один из них — арестант. Оставшись в коридоре, Медведев закурил и с наслаждением затянулся. Вдруг он услышал, как в уборной что-то зазвенело. Он постучал — не получил ответа, дернул за ручку — изнутри было заперто. Медведев позвал проводника, открыл дверь. Окно было выдавлено. На торчащем в раме осколке стекла трепыхался клочок серой материи.
Медведев сразу же остановил поезд, бросился на поиски — все было напрасно. Зарубин исчез.
* * *Через несколько дней в комендатуру Херсонского ОГПУ явился паренек с узелком и обратился к дежурному:
— Мамка сказала, у вас тут батько сидит. Вот ему передача.
— Как фамилия?
— Гуров.
Дежурный несколько секунд смотрел на него, раскрыв рот, потом сорвался с места и бросился за Медведевым.
Паренек рассказал, что к нему приехала из Новой Маячки мать и сообщила: в Копани арестован его отец. Прошло восемь лет с тех пор, как мальчик в первый и последний раз видел отца. Восемь лет он жил надеждой снова увидеть его. Мать не знает, что он пошел сюда. А ему лишь бы на минутку повидать отца, словечко сказать...
— Ты знаешь, кем был твой отец? — спросил Медведев.
Парень помотал головой.
— Нет. И мамка не знает. Еще в ту войну войско проходило через Новую Маячку, он у нас постоем стоял. Ну, спутался с мамкой. Ушел на войну, что ли... Я и родился. Объявился он аж в двадцатом году. Зашел, гостинцев принес. Мать на шее повисла, плачет. А он посидел и ушел. Восемь лет не показывался. И тут опять пришел...
С жалостью смотрел Медведев на мальчика.
— Так, значит, все-таки Гуров... — задумчиво проговорил он. Решительно положил руку на плечо паренька. — Ну, слушай, будет твой батько тут — позову. И заодно расскажу, кем был Гуров. А пока иди. Адрес только оставь, где живешь.
Паренек учился и жил у дальних родственников матери в Херсоне.
Не прошло и месяца, как Гуров был снова выслежен и схвачен в степном хуторе под Херсоном. Его взяли ночью спящим. А с чердака выскочил какой-то человек в галифе и отстреливаясь ушел в степь.
Гуров похудел, пожелтел. Глядя на Медведева немигающими мутными глазами, он тихо и убежденно доказывал, что фамилия его Зарубин, что бежал просто из страха: на очной ставке кто-нибудь мог обознаться, принять за Гурова — много ведь лет прошло, — и тогда, конечно, поверят свидетелю, а не ему... Медведева поражало искусство, с которым врал этот человек.
Ввели его сына. Паренек на миг замер у порога, метнулся к отцу, приник к его плечу. Гуров с минуту сидел неподвижно. Отстранил сына, даже не взглянув. Укоризненно покачал головой.
— К чему этот фарс? Мальчику было шесть лет, он не может помнить.
Тогда одного за другим стали вводить висунских жителей — теперь их привезли в Херсон. Каждый признавал Гурова с первого же взгляда. Он был невозмутим.
Оставшись снова наедине с ним, Медведев долго молчал, потом, пристально глядя ему в глаза, отчеканил:
— Отвечайте, где вы находились эти восемь лет, кто вас прислал сюда и с каким заданием?
Гуров выдержал взгляд, тяжело вздохнул:
— Я жертва чудовищной ошибки.
И больше не сказал ни слова.
Медведев повел Гурова на допрос к начальнику отдела. Нужно было пересечь внутренний двор. Стоял теплый майский день. И булыжник во дворе, и стены построек, и ограда — все было бело от солнца. Гуров на мгновение остановился, зажмурился и с неожиданной, невероятной быстротой бросился к решетчатым воротам. Ухватившись за прутья, он стал неловко карабкаться вверх. Это было безнадежно — он не добрался бы и до половины высоких ворот. Медведев спокойным шагом пошел к нему.
— Бросьте, Гуров!
И вдруг под тяжестью тела беглеца ворота медленно раскрылись. Гуров грузно свалился и выскочил на улицу. Медведев выбежал за ним, но улица уже была пустынна. Гуров снова исчез.
Как могло случиться, что часовой не запер ворота? И не был ли предупрежден Гуров? Нет, если б он знал, то не пытался бы перелезть через ворота. Удивительное совпадение!
Медведева вызвали объясняться в Харьков. Начальник Управления был в отпуске, и его принял один из инспекторов отдела.
Из-за стола поднялся незнакомый узкоплечий человек с длинным и бледным лицом. Он быстро, колюче глянул на Медведева и отвел глаза.
— Так, веселенькие дела ты там нарубал, нечего сказать! — произнес он высоким голосом.
— Видите ли, вся штука в том, что я ему поверил... — начал было Медведев, усаживаясь.
— Вот, вот, поверил! Мне передавали, что ты доверчив, весьма доверчив...
Медведев промолчал.
Инспектор снисходительно усмехнулся.
— Эх вы, старая школа! Все на методах эпохи гражданской войны. — Он вышел из-за стола и наклонился к Медведеву, его тонкий, белый указательный палец угрожающе повис в воздухе. — Чекист обязан в каждом человеке предполагать врага!
— Чепуха!
— Что-о? — В глазах инспектора появилось жестокое выражение. — Ты забываешь, где находишься!
Медведев поймал себя на том, что смотрит на инспектора с ненавистью. Тот тоже заметил, вздернул плечи и поджал губы.
— К тому же ты еще и самолюбив. Болезненно...
Медведев встал.
— У меня к вам только одна просьба: дайте довести дело Гурова до конца. Я найду его!
Неожиданно лицо инспектора съежилось в улыбке, совсем по-стариковски, и он дружелюбно похлопал Медведева по плечу.
— Разрешаю, горячая голова! На мою ответственность. Твое счастье, что ко мне попал. Я тебя в обиду не дам!
Медведев понял: этот желает ему неудачи.
Появление нового инспектора в Управлении оказалось для Медведева новостью — до сих пор таких людей в чекистской среде он не встречал.
Да, он ошибся, был излишне, непростительно доверчив. Враг оказался хитрее. Урок, жестокий урок!
Значит ли это, что нельзя верить людям?
* * *Несколько дней спустя Медведев переправился через Днепр и поселился в небольшом селении на левом берегу.
Жена Гурова, из кубанских казачек, лет десять назад, видно, была очень хороша. Сейчас она поблекла, располнела, и, торгуя на рынке овощами, семечками, рыбой — всем, что поручали ей за небольшое вознаграждение жители Новой Маячки, она ничем не выделялась из массы других крикливых и суматошных баб. Только синие глаза, порой вспыхивающие сквозь черные ресницы, объясняли, почему влюбился в нее Гуров, почему вспомнил о ней, через много лет вернувшись издалека...
