Джек Лондон - Время-не-ждет
Итак, за неимением лучшего, Харниш проводил время в, компании пьяниц и кутил. С тех пор как прекратились воскресные прогулки с Дид, он все чаще прибегал к такого рода развлечениям. Стену из коктейлей, которой он отгораживал свое сознание, он стал возводить усерднее прежнего. Большой красный автомобиль все чаще покидал гараж, а проезжать Боба, чтобы он не застоялся, было поручено конюху. В первые годы после переселения в Сан-Франциско он позволял себе передышку между двумя финансовыми операциями; теперь-же, когда он осуществлял свой грандиознейший замысел, он не знал и минуты покоя. Не месяц и не два требовалось на то, чтобы с успехом завершить спекуляцию таких масштабов, как спекуляция землей, затеянная Харнишем. Непрерывно приходилось разрешать все новые вопросы, распутывать сложные положения. Изо дня в день, как всегда быстро и решительно управившись с делами, Харниш садился в красную машину и со вздохом облегчения уезжал из конторы, радуясь ожидавшему его двойной крепости мартини. Напивался он редко — слишком сильный был у него организм. Он принадлежал к самой страшной породе алкоголиков — к тем, кто пьет постоянно, сознательно не теряя власти над собой, и поглощает неизмеримо больше спиртного, чем обыкновенный пьяница, время от времени напивающийся до бесчувствия.
Целых шесть недель Харниш виделся с Дид только в конторе и, верный своему правилу, даже не делал попыток заговорить с ней. Но когда наступило седьмое воскресенье, его охватила такая тоска по ней, что он не устоял. День выдался ненастный. Дул сильный юго-восточный ветер, потоки дождя то и дело низвергались на город. Образ Дид неотступно преследовал Харниша, он мысленно рисовал себе, как она сидит у окна и шьет какие-нибудь женские финтифлюшки. Когда ему подали в комнату первый утренний коктейль, он не дотронулся до него. Приняв внезапное решение, он разыскал в записной книжке номер телефона Дид и позвонил ей.
Сначала к телефону подошла дочь хозяйки, но уже через минуту в трубке послышался голос, по которому он так сильно стосковался.
— Я только хотел сказать вам, что сейчас приеду, — объявил он. — Неудобно все-таки врываться, даже не предупредив. Вот и все.
— Что-нибудь случилось? — спросила Дид.
— Скажу, когда приеду, — ответил он уклончиво.
Он вышел из машины за два квартала и пешком направился к нарядному трехэтажному дому с гонтовой крышей. Подойдя к двери, он на одну секунду остановился, словно колеблясь, но тут же нажал звонок. Он знал, что поступает вопреки желанию Дид и ставит ее в фальшивое положение: не так-то просто принимать у себя в качестве воскресного гостя мультимиллионера Элама Харниша, имя которого не сходит со столбцов газет. С другой стороны, он был уверен, что, как бы ни отнеслась к его визиту Дид, никаких, по выражению Харниша, «бабьих выкрутасов» не будет.
И в этом смысле ожидания его оправдались.
Она сама открыла дверь, впустила его и протянула ему руку. Войдя в просторную квадратную прихожую, он снял плащ и шляпу, повесил их на вешалку и повернулся к Дид, не зная, куда идти.
— Там занимаются, — объяснила она, указывая на открытую дверь в столовую, откуда доносились громкие молодые голоса; в комнате, как успел заметить Харниш, сидело несколько студентов. — Придется пригласить вас в мою комнату.
Она повела его к другой двери, направо, и он, как вошел, так и застыл на месте, с волнением оглядывая комнату Дид и в то же время изо всех сил стараясь не глядеть. Он так растерялся, что не слышал, как она предложила ему сесть, и не видел ее приглашающего жеста. Здесь, значит, она живет. Непринужденность, с какой она открыла ему доступ в свою комнату, поразила его, хотя ничего другого он от нее и не ждал. Комната была разделена аркой; та половина, где он стоял, видимо, служила гостиной, а вторая половина — спальней. Однако, если не считать дубового туалетного столика, на котором аккуратно были разложены гребни и щетки и стояло множество красивых безделушек, ничто не указывало на то, что это спальня. Харниш решил, что, вероятно, широкий диван, застланный покрывалом цвета блеклой розы и заваленный подушками, и служит ей ложем, хотя диван меньше всего походил на то, что в цивилизованном мире называется кроватью.
Разумеется, в первые минуты крайнего смущения Харниш не разглядел во всех подробностях убранство комнаты. У него только создалось общее впечатление тепла, уюта, красоты. Ковра не было, по полу были разбросаны шкуры койота и волка. Особенно привлекла его внимание украшавшая пианино Сидящая Венера, которая отчетливо выступала на фоне висевшей на стене шкуры кугуара.
Но как ни изумляла Харниша непривычная обстановка комнаты, изумительнее всего ему казалась сама хозяйка. В наружности Дид его всегда пленяла женственность, так ясно ощущавшаяся в линиях ее фигуры, прическе, глазах, голосе, в ее смехе, звонком, словно птичье пение; но здесь, у себя дома, одетая во что-то легкое, мягко облегающее, она была воплощенная женственность. До сих пор он видел ее только в костюмах полумужского покроя и английских блузках, либо в бриджах из рубчатого вельвета, и этот новый для него и неожиданный облик ошеломил его. Она казалась несравненно мягче, податливее, нежней и кротче, чем та Дид, к которой он привык. Она была неотъемлемой частью красоты и покоя, царивших в ее комнате, и так же на месте здесь, как и в более строгой обстановке конторы.
— Садитесь, пожалуйста, — повторила она.
Но Харниш был как изголодавшийся зверь, которому долго отказывали в пище. В безудержном порыве, забыв и думать о долготерпении, отбросив всякую дипломатию, он пошел к цели самым прямым и коротким путем, не отдавая себе отчета, что лучшего пути он и выбрать не мог.
— Послушайте, — проговорил он срывающимся голосом, — режьте меня, но я не стану делать вам предложение в конторе. Вот почему я приехал. Дид Мэсон, я не могу, просто не могу без вас.
Черные глаза Харниша горели, смуглые щеки заливала краска. Он стремительно подошел к Дид и хотел схватить ее в объятия, она невольно вскрикнула от неожиданности и едва успела удержать его за руку.
В противоположность Харнишу она сильно побледнела, словно вся кровь отхлынула у нее от лица, и рука, которая все еще не выпускала его руки, заметно дрожала. Наконец пальцы ее разжались, и Харниш опустил руки. Она чувствовала, что нужно что-то сказать, что-то сделать, как-то сгладить неловкость, но ей решительно ничего не приходило в голову. Смех душил ее; но если в ее желании рассмеяться ему в лицо и было немного от истерики, то в гораздо большей степени это вызывалось комизмом положения. С каждой секундой нелепость разыгравшейся между ними сцены становилась для нее все ощутимей. Дид чувствовала себя так, словно на нее напал разбойник, и она, дрожа от страха, ждала, что он сейчас убьет ее, а потом оказалось, что это обыкновенный прохожий, спрашивающий, который час.
