Томас Рид - Сын Альбиона
У него был с собой ключ, поэтому он зашел, не потревожив хозяйку.
Он снова оказался в своей квартире, постель приглашала лечь, но он не мог уснуть. Всю ночь метался он в постели и думал о Бланш Вернон.
Джули Гирдвуд заставила его отвлечься, но как только эта леди вышла из вагона, он перестал о ней думать.
Как только она исчезла на платформе, в воображении Мейнарда снова возникла дочь баронета, снова увидел он ее розовые щеки и золотые волосы.
Препятствия, возникшие между ними, неприятны, о них можно только сожалеть. Но, думая о них, Мейнард не чувствовал себя несчастным. Да и как могло быть иначе, если в ушах его еще звучала ее нежная речь. Он снова достал листок и перечел при свете лампы, что на нем написано.
С болью прочел он: «Папа… никогда не разрешит мне снова с вами увидеться». Но это не мешает ему сохранить надежду.
Сейчас не средневековье, и Англия не страна монастырей, в которой все зависит от родительского согласия. Тем не менее, власть отца может быть препятствием, и с ней следует считаться. Да Мейнард и не думал иначе.
Между гордым баронетом и им самим препятствие, которое он, возможно, никогда не преодолеет, — социальная пропасть навсегда разделит их!
Есть ли способы преодолеть эту пропасть? Можно ли придумать такой способ?
Долгие часы эти мысли не давали ему покоя. Но в конце концов он уснул, так и не найдя выхода.
В то же самое время Бланш тоже не спала — и думала о том же.
Но были у нее и другие мысли и страхи. Ей еще предстояло встретиться с отцом!
Убежав к себе, она с того часа своего стыда не виделась с ним.
Но утром им придется встретиться — и, может быть, он потребует у нее признания.
Может показаться, что больше рассказывать не о чем. Но сама по себе необходимость успокаивать отца и повторять то, что уже было сказано, вызывала боль.
К тому же был еще один ее проступок — тайная записка. Она писала ее торопливо, уступив инстинкту любви, охваченная волнением страсти.
Теперь, в своей спокойной комнате, когда миновал приступ отчаянной храбрости, она сомневалась, правильно ли поступила.
Она не раскаивалась в сделанном, но опасалась последствий. Что, если отец узнает и об этом? А если заподозрит и спросит ее?
Она знала, что должна будет сознаться. Она слишком молода и невинна, чтобы думать об обмане. Она только что совершила обман, но совсем другое дело сказать неправду. По сравнению с такой ложью даже напускная стыдливость кажется простительной.
Но отец не потерпит лжи, и она это знала. Он сердит из-за того, что уже знает, и ее проступок усилит его негодование, возможно, превратит его в бурю. Как ей это выдержать?
Она лежала в страхе и думала.
— Дорогая Сэбби, — сказала она наконец, — как ты думаешь, он подозревает?
Вопрос был адресован цветной служанке, которая лежала на диване в соседней прихожей. Молодая хозяйка попросила ее лечь там, чтобы иметь возможность поговорить и успокоиться.
— Что заподозрит? И кто должен заподозрить?
— Я говорю о записке, которую ты отдала ему. Мой отец.
— Ваш отец? Я ему не отдавала никакой записки. Вы не в своем уме, мисси Бланш!
— Нет, нет! Я говорю о листочке, который ты отдала ему.
— О, масса Мейнар! Конечно, я ему отдала.
— И ты думаешь, вас никто не видел?
— Я об этом ничего не думаю. Конечно, никто не видел Сэбби! Она положила маленький листочек в карман джентльмена, в наружный карман, и он совсем скрылся из виду. Успокойтесь, мисси Бланш! Никто не видел этого. Нужно иметь глаза Аргуса,[156] чтобы увидеть.
Такая крайняя уверенность говорила о том, что у Сабины есть сомнения.
И действительно, она заметила на себе взгляд, хотя это не был взгляд Аргуса. Эти глаза принадлежали кузену Бланш Скадамору.
Креолка подозревала, что он видел, как она передала записку, но постаралась сохранить свои подозрения при себе.
— Нет, мисси, дорогая, — продолжала она, — не занимайте свою голову этим. Сэбби передала записку. Почему ваш отец должен что-то подозревать?
— Не знаю, — ответила девушка. — Но не могу справиться со страхом.
Она некоторое время лежала молча, продолжая о чем-то думать.
— А что он тебе сказал, Сэбби? — спросила она наконец.
— Вы имеете в виду массу Мейнара?
— Да.
— Мало сказал. У него не было времени.
— Но он что-то сказал?
— О, да, — протянула Сэбби в поисках ответа. — Сказал: «Сэбби, добрая Сэбби. Передай мисси Бланш: что бы ни случилось, я ее люблю и буду любить».
Сочиняя эту страстную речь, креолка проявила природную хитрость, свойственную этому народу, и ловкость владения языком.
Это была выдумка, к тому же банальная. Тем не менее, она доставила девушке огромное удовольствие, чего и добивалась служанка.
К тому же это помогло Бланш уснуть. Вскоре, положив голову на подушку, белая наволочка которой почти скрылась под ее распущенными волосами, девушка погрузилась в сон.
Сон был приятный, хотя и неглубокий. Сэбби, сидя у постели и глядя на лицо юной хозяйки, видела, что той что-то снится.
Сон не мог быть дурным. Иначе почему бы полураскрытые губы произнесли:
— Теперь я знаю, что он меня любит. Это сладко, так сладко!
— Девочка влюблена по уши. Ни во сне, ни наяву не расстанется она с этой любовью — никогда!
С этим мудрым предсказанием креолка взяла свечу и неслышно вышла.
Глава LXIV
ТРУДНОЕ ОБЕЩАНИЕ
Каким бы легким и приятным ни был ее сон, Бланш Вернон проснулась с тяжелым сердцем.
Во сне перед ней было лицо, на которое ей так нравилось смотреть. Проснувшись, она могла думать только о другом лице, которого приходится бояться, — о лице рассерженного отца.
Одевая ее, креолка заметила этот страх и попыталась приободрить девушку. Тщетно.
Девушка дрожала, спускаясь на завтрак.
Но пока бояться было нечего. В обществе гостей отца, собравшихся за столом, она в безопасности. Не хватало только Мейнарда.
Но никто не сказал об этом ни слова, а его отсутствие с лихвой восполнили новые гости, и среди них известный иностранный вельможа.
Под такой защитой Бланш приободрилась — она начала думать, что отец ничего не скажет о происшедшем.
Правда, она была не настолько ребенком, чтобы поверить в то, что он об этом забудет. И больше всего опасалась, что ее заставят исповедаться.
Час после завтрака она провела в лихорадочной деятельности. Смотрела, как уходят джентльмены с ружьями в руках, в сопровождении собак. Она надеялась, что отец пойдет с ними.
