Андрей Валентинов - Страж раны
Тем временем Тэд достал из чемодана пару бутылок шотландского виски и бутылку чего-то французского, белого — для Наташи, чем и был отмечен последний совместный ужин.
Перед сном Валюженич вручил Арцеулову пачку денег, чековую книжку и один сапфир. Как оказалось, Тэд продал лишь свой камень и один из тех, которые дал ему Ростислав. Все равно — денег оказалось столько, что Арцеулов лишь покачал головой и решил покуда ничего не говорить Степе.
…Валюженич, как обычно, заснул рано, а остальным не спалось. Наташа уже успела рассказать как найти ее в Париже и даже подробно обрисовала своего дядю, который представлялся Степе типичным буржуем с плакатов РОСТА.
Косухин в свою очередь изложил давно продуманный план. Россия была напрочь отрезана от морей блокадой. Положение могло показаться безнадежным — но не Степе. Из редких британских газет, иногда покупаемых Ростиславом, Косухин усвоил, что товарищи из НКИДа не теряют времени даром и уже заключили временное — до скорой победы Мировой Коммунистической — перемирие с Эстонией. Появилось «окно», достаточное, чтоб добраться до Европы — хотя бы до Марселя, заехать в Париж, а оттуда — прямиком в Ревель.
Берг план одобрила. Арцеулов тоже не возражал. Он знал — здесь их с краснопузым дороги разойдутся.
Степа заснул, а Берг и Ростислав все еще сидели, докуривая последние папиросы. Внезапно Наташа, о чем-то долго размышлявшая, подняла голову.
— Ростислав Александрович…
— Что-нибудь случилось? — осторожно спросил капитан.
— Да… То есть нет… В общем, мне почему-то не нравится эта поездка. Если со мной что-то случится…
— Да что это вам в голову взбрело! — возмутился Арцеулов.
— В Париже есть еще один человек, знающий о «Мономахе». Он может помочь. Фамилия вам знакома — Богораз. Аскольд Феоктистович Богораз, генерал-лейтенант. Это отец Семена. Правда, адреса я не знаю. По-моему, он жил где-то в центре, чуть ли не на Монпарнасе…
— Наталья Федоровна, да что может случиться? — капитан всерьез забеспокоился.
— Не знаю. Наш семейный врач обязательно сослался бы на девичьи нервы. Моя покойная матушка решила бы, что это от моей беспутной жизни среди одичавших мужчин, а Семен Аскольдович просто поглумился бы. Впрочем, один факт заинтересовал бы даже его…
Наташа затянулась и резким движением затушила папиросу, бросив окурок в очаг.
— Никто, понимаете, Ростислав Александрович, никто и ни при каких обстоятельствах не имеет право разглашать название проекта «Владимир Мономах»! Этому меня научили крепко. И если мой дядя в телеграмме позволяет себе намек на «Владимира» — тут что-то не так… В общем, если бы телеграмма была не от дяди, я бы скорее всего осталась с вами и вытащила бы моего Косухина на бал к губернатору…
Внезапно она засмеялась:
— Ну вот, болтаю о всякой пинкертоновщине! А между тем, мне как воспитанной девушке, полагается сегодня думать совсем о другом. Правда, воспитанной девушке не положено делиться такими вещами с посторонними мужчинами, но вы, Ростислав Александрович, у нас вроде старшего в семье…
Арцеулов даже и не думал обижаться. Он вдруг понял, что где-то так оно и есть.
— В общем, мистер Валюженич сделал мне вчера предложение — руки, сердца и прав гражданки Северо-Американских Соединенных Штатов. Мы были в Агре и как раз выходили из Тадж-Махала. Тэд что-то излагал о той бедной даме, ради которой гробница и была выстроена… В общем, со стороны все это выглядело достаточно инфернально, вполне в стиле наших похождений.
— Что мне сказать? — растерялся Ростислав. — Разве что спросить о мсье Гастоне?
— О Гастоне? — Берг искренне удивилась. — Ах да, конечно. Знаете, когда Гастон мне делал предложение, то не преминул заметить, что для него наука всегда останется на первом месте. И что он из древней семьи с устоявшимися традициями, которые я должна буду соблюдать. Впрочем, он неплохой человек…
— Но в Сибирь с вами не поехал.
— Не поехал. Хотя я надеялась. С парижской частью программы вполне справился бы дядя. Впрочем, я не о Гастоне…
— Вы ждали другого предложения? — не сдержался Ростислав и ненароком поглядел на мирно дремлющего Степу. Берг перехватила его взгляд и покачала головой:
— Не ждала. К сожалению. Правда, я слабо представляю себя в роли комиссарши. Придется носить кожаную куртку, маузер и ругаться, как извозчик. Даже для меня это перебор…
Наутро прощались. Арцеулов и Степа проводили уезжающих на маленькую аккуратную железнодорожную станцию. Тэд был весел, заставлял Степу в десятый раз повторять свой парижский и — на всякий случай — американский адреса. А Арцеулову рассказал, как найти в Англии, точнее, в Шотландии его почтенного батюшку. Валюженич-старший работал уже третий год в Абердине, в тамошнем знаменитом университете, по приглашению своего коллеги и друга Вильяма Рамзея.
Наташа молчала и старалась улыбаться. Степе она пожала руку, а Ростислава на прощанье обняли чмокнула в щеку.
Поезд тронулся. Капитан и красный командир еще долго стояли на опустевшем перроне. Возвращаться в свое неуютное пристанище не тянуло, тем более их там никто не ждал, кроме вездесущих полицейских, которые ненавязчиво сопровождали их до самого вокзала.
Несколько дней их никто не беспокоил. Лейтенант Джонс-Джойс-Джоунз укатил куда-то в глушь, где в одной из деревень произошло ритуальное убийство. Как подозревали власти, там не обошлось без запрещенной секты тугов — поклонников страшной богини Кали. Из Дели новостей не было. Лишь однажды пришла телеграмма из Бомбея — Наташа и Тэд сообщали, что благополучно добрались до порта и через час отплывают.
Однажды утром Арцеулов пролистывал купленную им накануне газету и внезапно охнул. Степа вопросительно поглядел на капитана:
— Ты чего?
— Сволочи… — негромко произнес Арцеулов. — Господи, какие сволочи!
Он бросил газету и нервно закурил. Степа с недоумением глядел на разволновавшегося беляка.
— Они… ваши… расстреляли Адмирала. Без суда! Этот ваш Чудов… Знал бы — порешил бы еще тогда!
— Колчака разменяли? — вскинулся Степа. — Ну так, чердынь-калуга, чего еще с ним делать было? Ты, беляк, хоть знаешь, чего ваши творили в Сибири? Знаешь? Небось, когда всю Центросибирь в Олекминской тайге порубали — о суде не думали. А там были ребята получше вашего Колчака! И когда в Куломзине, чердынь-калуга, стреляли каждого десятого! А как целыми уездами пороли? Да твои беляки — зверье, бешеные псы, чердынь-калуга! Похуже всяких оборотней. На вас крови — броненосцы пускать можно, поплывут!
— Я воевал, — сдерживаясь, ответил капитан, — воевал на фронте. Между прочим, защищал народ от ваших Венцлавов, Анубисов и прочей нечисти…
