Мария Колесникова - Гадание на иероглифах
— Хорошо? — весело спросил он.
— Очень, очень хорошо! — закивала она головой.
— Тогда — обмен. Вам здесь хорошо, мне — там. Я снимаю весь чердак у госпожи Буклай.
— Нет, — упрямо возразила Анна. — Вы за меня будете платить, это нехорошо. Я такой подарок не могу от вас принять.
— О! Это пусть вас не волнует. Я коммерсант и могу вам помогать, — он умоляюще смотрел на Анну.
— Нет, нет, — решительно отказывалась Анна, направляясь к двери.
— А чай? — растерянно спросил он.
— В другой раз.
Анна поняла, что чай был лишь предлогом, чтобы залучить ее к себе и показать ей свою комнату. На его лице отражалась явная досада, кажется, он даже сердился.
— Хорошо, — будто пересиливая себя, заговорил он опять. — Я вас накажу — сам приду к вам на чай.
Они подружились. Он стал называть ее просто Анни, а она его — Максом.
Макс часто заходил к ней в гости. Он с интересом выслушивал все, что она рассказывала о себе, о своей жизни в Сибири.
— Знаете, Макс, иногда такая тоска по родине одолевает… Хочется в ночь под рождество сесть на тройку и очутиться в своем родном Новониколаевске. Пушистый снег, от мороза захватывает дыхание. Лошади мчатся во всю прыть. Звенят колокольцы, бренчат балалайки, запорашивает снегом глаза. Хорошо! А первые весенние дни? Солнце. С крыш каплет. Масленица… Блинный дух, переборы гармошки, на площади — карусели, качели, балаганы… Вы когда-нибудь ели русские блины, Макс? Нет? Я вас обязательно угощу.
— Вы так хорошо рассказываете, Анни, что я готов вас слушать хоть до утра. А блины… Я, конечно, с удовольствием.
— Мой отец Георгий Аркадьевич Попов любил поесть. «Анна, подай там настоечки по моему рецептику. А затем простых гречневых блинов, — говорил он, потирая руки. — Но чтобы свежей амурской паюсной — гора! И маслица со сметанкой — море».
Собирались гости, и начиналась пьянка. Тогда я незаметно убегала из дома на площадь, на каруселях кататься с девчатами.
А на красную горку — праздник весны, багульник горит на холмах, появляются первые цветы. Собирается молодежь, девчата и парни, все нарядные. Играют в гармонь, поют песни, хороводы водят, в горелки играют…
— Вы такая русская, Анни, зачем вам Шанхай, почему вы эмигрировали? — поинтересовался Макс.
— Обстоятельства жизни, Макс, больше ничего. Если бы не обстоятельства… Когда-нибудь я все вам расскажу…
— А я родился на острове, — начал свой рассказ Макс. — На острове Нордштранде в Северном море у побережья округа Шлезвиг-Гольштейн. Это на самом севере Германии. Там много островов, и больших, и маленьких. Нордштранде — один из наиболее крупных островов.
В нашем местечке, где я родился, была даже церковь и ремесленная школа, в которой обучали разному мастерству. Мы, островитяне, жителей материка презирали — они казались нам слишком крикливыми. У нас на острове жизнь протекала тихо, спокойно, без происшествий, каждый знал, чего хотел. А хотел каждый разбогатеть, заиметь хорошую многовесельную лодку, снасти, ловить рыбу и продавать ее. На острове в основном жили рыбаки.
Вы спрашиваете, Анни, пробовал ли я русские блины? А вы пробовали сушеную камбалу, копченую корюшку или свежую жареную навагу, только что пойманную? То-то же!
Я любил свой остров. Этот вечный гул океана, дневное сияние, белые ночи, оглушительный гомон птиц. Мы, молодежь, развлекались почти так же, как и вы, только танцевали под губную гармонь. Собирались у кого-нибудь дома на праздник. Девушки знакомились с парнями, выбирали себе по сердцу милого. Старались выйти за того, кто побогаче. Пожалуй, практичность всегда брала верх над чувствами.
Мой отец слыл богатым и уважаемым человеком, потому что имел лавочку. Лавочка была крошечная, с разной мелочью: нитки, иголки, пуговицы, кружевца для девушек, но на взгляд жителей местечка считалась роскошным магазином.
Кроме того, отец был хорошим механиком, то есть ценным человеком в местечке. Умел починить велосипед, лодочный мотор, какой-нибудь нужный механизм на рыболовном судне. Я тоже пристрастился к механике. Вечно мы с отцом возились в сарае, все в масле, что-нибудь чинили.
По окончании школы сначала помогал отцу в лавке, а потом меня отдали в ученье кузнецу. По вечерам занимался еще в ремесленной школе. Мне хотелось стать моряком. По ночам я с завистью смотрел на огни кораблей в открытом море. «Вот изучу механику и сам буду водить такие корабли», — мечтал я.
— Я сразу угадала, что вы моряк, — сказала Анна.
— Верно, моряк! Но почему вы так подумали?
Анна засмеялась и ничего не ответила. Макс продолжал свой рассказ:
— В семнадцатом году меня призвали в армию. Я попал в корпус связи и служил на Западном фронте, воевал с французами. Неделями жили в земле, подчас по колено в грязи, каждый день теряли то того, то другого товарища…
Войне и конца не предвиделось. Залегли в окопы по всем фронтам: и на Западе, и на Востоке, вроде обессилели все, а прекратить кровавую игру не знают как. А тут революция в России… Солдаты братаются, немцы кричат: «Frieden!». Французы кричат: «Paix!» Дисциплина к чертям. «Долой войну! Пора по домам!» Особенно активными были солдаты, вернувшиеся с Восточного фронта, они сеяли антивоенные настроения.
Многие сочувствовали русской революции. Отец писал, что жизнь стала очень трудной, все забирают на фронт — и хлеб, и скот.
Два года я проторчал в окопах. Потом вернулся домой. Вернулся и пошел работать к своему прежнему мастеру-кузнецу.
«Ну как, Макс, навоевался? — спрашивает. — Небось чувствуешь себя героем, патриотом?»
«По горло сыт», — отвечаю… Чудной был старик, хороший человек. Кроме ремесла я многому у него научился. — Макс загадочно усмехнулся.
— А как вы моряком стали? — спросила Анна.
— Уехал в Гамбург и устроился механиком на торговое судно. Мечта моя исполнилась. Но у меня была и вторая мечта — разбогатеть. — Макс лукаво посмотрел на Анну. — Я стал приторговывать и заделался коммерсантом. Сейчас сотрудничаю с немецкой фирмой по продаже мотоциклов, «Цундап».
Анне было по сердцу, что оба они трудовые люди, он так же, как и она, боролся с суровостью жизни.
Макс все чаще и чаще заходил на чашку чаю. Анна чувствовала, что нравится ему. Они становились добрыми друзьями. Встречи, длительные беседы стали потребностью с той и другой стороны. Анна с тоской думала о том дне, когда он закончит свои дела в Шанхае и уедет в свой фатерлянд, а она снова останется совершенно одна.
Шанхай бурлил беспрестанными забастовками, битвами, Анну это не волновало — у китайцев свои дела, сам черт не разберется, кто против кого воюет. Эмигранты жили своей обособленной жизнью. Макс объяснял:
