Георгий Свиридов - Джэксон остается в России
Урсатьевская – узловая станция. Отсюда идут вагоны на север – в Ташкент, на восток – в Фергану и на юг – до самого Красноводска.
К вокзалу, пыхтя и гудя, подошел поезд-броневик. На открытых железнодорожных платформах по бортам уложены плотные тюки спрессованного хлопка. В промежутках установлены пулеметы. На передней платформе – орудие. Паровоз – в середине бронепоезда.
Вокзал сразу заполнили красноармейцы. У крана с кипятком выросла очередь.
Сиднею торопиться было некуда. Он, не спеша, прошелся по перрону. Вдруг его внимание привлек командир. Стройный, высокий, белокурый. Одет тот был, несмотря на жару, в кожаную куртку. В облике командира было что-то знакомое. Когда они встречались? Где? Командир прошел рядом. Сидней увидел у него шрам возле уха. Так это же Петр!
Джэксон бросился, к нему:
– Петер! Петер!
Командир не оглянулся. Сидней забежал вперед и встал перед ним.
– Здравствуй, Петер!
Командир остановился, ласково посмотрел на Сиднея.
– Здравствуй, товарищ! Но я не Петер, ты, видимо, ошибся.
Он не узнавал Джэксона. Но Сидней уже узнал его. По улыбке, по голосу.
– Я Сидней. Сидней Джэксон, помнишь? – И, волнуясь, заговорил по-английски, напоминая о плавании на «Баркаролле».
Английская речь была лучшим доказательством. Командир сразу стал серьезен. Он положил руку на плечо Сиднея.
– Вы?.. Неужели?!
Теперь уж улыбался Джэксон. Он утвердительно кивал:
– Да, Петер… Я!..
Они обнялись. Потом еще раз. Хлопали друг друга ладонями по спине, улыбались, говорили наперебой, мешая русские и английские слова.
Вокруг них образовалась толпа. Красноармейцы соскакивали с бронепоезда и с удивлением смотрели на своего командира чрезвычайного комиссара Центрального Комитета партии и Совнаркома Туркестанской республики Алексея Флорова, который так восторженно обнимался с рядовым красноармейцем.
Хабибуллин, растолкав красноармейцев, подошел к Флорову и четко отрапортовал:
– Интернациональная рота Первого революционного полка, в которой служит рядовым американский гражданин товарищ Джэксон, после успешной операции в Фергане возвращается в Ташкент.
Флоров пожал левую, здоровую, руку Хабибуллина и сказал:
– Джэксона я возьму с собой.
– Товарищ чрезвычайный комиссар, он в нашей интернациональной роте единственный американец! – попытался возразить Хабибуллин, но Флоров был непреклонен.
Тогда Хабибуллин отстегнул маузер и протянул его Джэксону.
– Хорошего человека на Востоке провожают с подарками. Возьми на память о наших победах.
Джэксон с благодарностью принял дорогой подарок. Шутка ли сказать, – маузер!
Джэксона провожала вся рота. Семенов трижды поцеловал его.
Через несколько минут Сидней уже находился в вагоне Флорова. Поезд набирал скорость, увозя его все дальше и дальше на юг.
Джэксон узнал, что Флорова зовут не Петр, а Алексей. После ареста на «Баркаролле» его судили, приговорили к пятнадцати годам каторжных работ и отправили в Сибирь. В конце 1915 года он бежал и до Февральской революции жил на нелегальном положении, ведя подпольную работу.
– А ты здорово тогда мне помог! – воскликнул, улыбаясь, Флоров. – Ты даже сам не знаешь!
Оказывается, в деревянной рамке под фотографией, которую Сидней передал в порту Анне, находились важные документы.
Сидней не верил своим ушам. Он снова и снова расспрашивал Флорова. Тот охотно рассказывал. Оказывается, и Анна была не Анна, а Соня, и вовсе не невеста, а просто подпольщица, которая должна была встретить Алексея в порту.
– Как она благодарила тебя! – вспоминал Флоров. – Знаешь, как закончим ашхабадское дело, напишу ей, что встретил тебя. Обязательно напишу. Вот обрадуется!
Купе заполнялось командирами. Они с любопытством поглядывали на Джэксона. Неужели этот загорелый плотный красноармеец в пропыленной и грязной солдатской форме и есть тот самый американец, о котором не раз рассказывал чрезвычайный комиссар!
Джэксон расположился в купе, где находился пулеметчик Степан Бровкин и его помощник Мурат.
Вдоль наружных стен купе стояли тюки спрессованного хлопка, надежно защищая от пуль. Мурат принес охапку ваты и постелил ее на полу. Джэксон с удовольствием растянулся на мягкой подстилке.
Степан Бровкин, плечистый рыжебородый сибиряк, сидел рядом на полу и поминутно вытирал платком пот, который струился у него по лицу. А смуглолицый худощавый и подвижной Мурат был в стеганом халате, стянутом в талии широким армейским ремнем, и, казалось, совсем не чувствовал жары. Он налил в жестяную кружку кипяток.
– Чай – будешь?
Сидней вытащил свою кружку.
– А я вот никак не могу! – Степан расстегнул ворот рубахи. – Разве в этакую жару чай полезет в нутро?
– Э! Зачем так говорить, Степан! – Мурат покачал головой. – Чай не пьешь – откуда силы возьмешь?
Джэксон выпил кружку кипятку, улегся лицом к стене. Ему хотелось отдохнуть, побыть наедине со своими мыслями. О чем он думал? О жизни, о себе. Встреча с Флоровым подтвердила правильность выбранного им пути.
Все складывается как нельзя лучше. Победа революции – это и его победа. Скоро новая власть утвердится по всей стране. А что будет потом? Вернее, что будет делать потом он, Сидней?
«Потом» – было его будущее. Оно казалось ему сейчас совсем недалеким. Он не знал и не понимал, что гражданская война только начинается, что в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Токио уже делят Россию на части, а полчища интервентов и оккупантов уже садятся на корабли, которые держат путь к берегам Советской республики. Джэксон ничего этого не знал. Он думал о своем будущем. Он был твердо уверен в том, что после победы революции ему, несомненно, дадут возможность попасть к себе на родину. Ему по-прежнему очень хотелось вернуться в Америку. После долгой разлуки увидеть мать, обняться с Иллаем. Он обязательно вернется…
3В Ашхабад прибыли утром. Солнце стояло уже высоко, и июльская жара набирала силу. Ни ветерка, ни тучки. В знойном мареве никли листья редких деревьев, росших возле станции и вдоль центральной улицы. В сухих арыках потрескалась земля. Пыль, песок. Прохожих почти нет. Казалось, жизнь замерла и за высокими глинобитными заборами.
Но тишина и сонливость были обманчивы. Сотни недоброжелательных глаз скрытно следили за действиями прибывшего отряда. Мятежники не думали сдаваться. Они лишь притаились, выжидая удобного момента, чтобы нанести удар в спину.
Флоров объявил город на осадном положении. Создал ревком, отстранил эсэров от руководства ашхабадским Советом. К вечеру по улицам в людных местах расклеивали приказ ревкома, в котором в категорической форме предлагалось гражданскому населению немедленно сдать оружие.
