Роберт Крафт - Икс-металл
— Но ведь живут же как-то темнокожие в этой пустыне?!
— Прозябают, вымирают, а не живут.
— Не приходилось ли вам, мистер Гоп, слышать что-нибудь об окаменелостях, останках допотопных гигантских животных?
— Ни разу за все двадцать лет, что я живу здесь.
Тогда я заговорил, наводя разговор, на другую тему: о темнокожих, их нравах, обычаях, наконец, об их религии.
— Темнокожие аборигены Австралии — австралоиды, это племя, стоящее на самой низшей ступени развития! — отозвался мистер Гоп. — Религия? Но у них нет никакой религии, даже примитивной. Ну, разумеется, они верят в духов, страшно боятся грома и молнии, еще больше опасаются ночной тьмы.
— Верят ли в загробную жизнь?
— Есть зачатки веры в бессмертие души, которая будто бы после смерти переселяется в тело другого.
— Верят ли в духов, в призраки?
— Н-нет… постойте! Что-то есть. Есть у них какая-то курьезная легенда о «сияющих духах».
— Что такое?
— Конечно, это сказка. Но по их легенде, где-то имеется горная страна, населенная гигантскими существами, преследующими и без пощады истребляющими темнокожих при помощи какого-то волшебного оружия.
— И где находится эта страна?
— Ах, господи! Да ведь это же легенда, а для легенды разве требуется точность? Ну, положим, мне не раз приходилось слышать от некоторых аборигенов, что они боятся посещать местность, расположенную на северо-западе. Что за причина этой боязни, — мне не удалось узнать точно. Может быть, тут есть связь с вышеуказанной легендой, а проще — там находится центр пустыни, уже абсолютно мертвый край, и боязнь темнокожих заходить туда объясняется самыми естественным образом — опасностью посещения места, где нет ни капли воды, ни травинки и где царит смерть…
Разговор перешел на другие темы. И когда, поболтав, я уходил вместе с присутствовавшим при этом разговоре Шарлем Леонаром из кабинета мистера Гопа, француз вдруг весело засмеялся.
— Чего вы? — удивился я.
— Так, ничего! Ну, теперь вы верите мне? То есть перестали сомневаться в существовании края, где можно встретиться с гигантами?
— Я и раньше вам верил.
— Но теперь верите больше?
— Д-да, больше. Потому что…
— Потому что от постороннего человека услышали намек на существование гигантов. А не пришло вам в голову, мой милый мистер Шварц, что я раньше вас слышал ту же легенду аборигенов и именно на ней построил всю мою сказку о виденном?
Он лукаво прищурил глаза.
— Ради бога, Леонар! — невольно вскрикнул я. — Ради всех святых, не шутите вы такими вещами! Ведь, если вы мистифицируете нас…
— Ну-с?
— То шутка зашла слишком далеко! Вспомните, что мы уже похоронили на дороге четырех человек наших товарищей!
— Ба! — засмеялся Леонар. — Им просто сделалось неинтересно жить и они отправились на тот свет, посмотреть, нельзя ли там устроиться получше…
Он вдруг стал серьезным и, хлопнув меня по плечу, сказал:
— Нет, дружище! Я не шутил и не шучу, и не думаю шутить впредь. Успокойтесь: мы буквально на пороге той страны, которая нам нужна или… или не нужна вовсе! Стойте! Кажется, вы говорили, что рассчитываете завтра двинуться дальше? Ну, и отлично! Завтра вы, надеюсь, окончательно убедитесь, что я самый серьезный человек в мире. А сегодня не хотите ли вы немножко развлечься?
— Вы нашли какое-нибудь развлечение тут?
— О, мадонна! Человек с юмористической жилкой всегда что-нибудь придумает. Видите эти палочки?
И он показал мне пару солидных колышков с заостренными концами. Их он изготовил при мне из тонких стволов какого-то деревца, срубленного им еще на пути к станции Макдональд.
— Для чего вам эти колышки? — заинтересовался я.
— А вот, если хотите, пойдемте и увидите! Я хочу проделать один любопытный опыт.
Он увел меня в сторону от станции, километра на полтора. Там находилось довольно обширное болото с отвратительной соленой водой. В болоте, как я знал от персонала станции, водились довольно крупные крокодилы, выползавшие понежится на отлогие песчаные берега.
Увидев одного из таких крокодилов, Леонар принялся визжать, виртуозно подражая хрюканью поросенка. Едва заслышав визг, крокодил встрепенулся и быстро направился к французу. За спиной у Леонара висело отличное ружье, но он и не подумал им воспользоваться. На мой взгляд, игра становилась безумно опасной: крокодил с разинутой пастью готовился ринуться на моего товарища, а тот, медленно отступая, продолжал дразнить пресмыкающееся неистовым поросячьим визгом.
Миг — и случилось что-то странное: Леонар прыгнул, словно кошка, а крокодил, свернувшийся пружиной, бешено захлестал вокруг хвостом, колотя им по песку, закрутился, как волчок, потом побежал по направлению к воде, и там, на берегу, принялся отчаянно кувыркаться, зарываясь в песке.
— Что вы с ним сделали?! — вне себя вскрикнул я. — Почему он не может закрыть рта?
— Очень просто. Присмотритесь — и увидите!
И я увидел: Леонар сунул в разинутую пасть пресмыкающегося заостренный с двух концов колышек. Крокодил захлопнул челюсти, концы колышка впились в нёбо, и теперь колышек образовывал род распорки, мешавшей животному закрыть пасть. Гадина неистовствовала, стараясь избавиться от колышка, но, сжимая челюсти, достигала только того, что острые концы все глубже впивались в мускулы, разрывая тело. Пасть чудовища была залита кровью. Крокодил испускал странные глухие звуки.
Побарахтавшись в кучах песка, он ринулся в воду. Вода потоком хлынула в разинутую пасть, и тело крокодила погрузилось, чтобы всплыть пять минут спустя вверх брюхом.
Наблюдая за этим, Леонар вымолвил:
— Finis coronat opus! По-латыни это означает: конец — делу венец. Мой опыт удался! Пойдемте домой, мистер Шварц!
— Какой опыт? — заинтересовался я.
— А, видите ли, — я много раз читал, что в Америке краснокожие именно таким образом справляются с аллигаторами. Вот мне и захотелось проверить, возможно ли это.
— Но ведь крокодил мог убить вас ударом хвоста!
— Вероятно, — спокойно ответил француз, закуривая папиросу. — А если бы палка сломалась в его пасти, то он мог бы, пожалуй, просто съесть меня и вместе с моими гамашами, что было бы не совсем приятно…
И, что-то насвистывая, он направился к станции, не удостаивая взглядом тело крокодила, застрявшее в тростниках.
Идя сзади него, я невольно думал снова и снова о том, что этот человек сознательно играет своей жизнью, явно ничуть не дорожа ею.
Что это? Храбрость ли? Презрение ли к смерти? Или презрение к жизни, сделавшейся постылой и ненужной?
