Михаил Жигжитов - Тропа Самагира
Оська любил посидеть за чашкой чая или тарасуна, потолковать по-бурятски, у него друзья в каждом улусе, по всей Баргузинской долине, а здешние на бурят не походят: пулей встречают прохожего, разве это бурятское гостеприимство?
— Погодите ужо! — вслух пригрозил Оська и потряс берданкой.
«Сначала обойду вокруг, узнаю, сколько мужиков ходит на промысел. Потом подойду к их юртам, — решил Оська и начал обходить большую поляну. — Видать, на зиму сено не готовят… Ветошь до колен. Только и жить здесь скотоводу. Богатая долина. И скот держи и охоться. Эвон, сколько звериных следов».
В вечерних сумерках Оська вернулся к завалу, где провел прошлую тревожную ночь.
«Дьяволы, дрыхнут, как тарбаганы в норах. Только этот сосунок мыкается со скотом. А может, он один живет со стариками?.. Может, еще есть какая немощная бабенка, которая ползает только до порога?.. А?.. Не-е! Тогда бы этот щенок оберегся пулять в хамнигана… А может, злой дух вселился в него…» — рассуждает про себя Самагир, а сам готовит свой нехитрый ужин.
После ужина Оська положил в костер три толстых полусырых сутунка.
— Долго будут таять… Зачем эвенку большой огонь?.. Отосплюсь, а завтра пойду в гости, — сказал он громко и, свернувшись по-собачьи, заснул крепким сном.
* * *День выдался празднично погожий. Иссиня-голубое небо. Светлое солнце. Снег сверкает множеством дружных незабудок. Весело стучат дятлы. Замысловато кружась в бесшумном полете, целуются сойки. Общительные белки, высоко задрав пушистые хвосты, несутся в гости в соседние гайна.
На большой поляне по-прежнему пасется скот, а пастушонок сидит на пне у кромки леса. Подойдя ближе, Оська услыхал тихую песню.
Речка студеная, а песня веселая.
— Завидно мне.
Я же горячая, а песня печальная.
— Горько мне.
«Что за чертовщина, у парнишки бабий голос», — удивился Оська.
Самагир подполз совсем близко: решил схватить пастушонка, учинить допрос и отобрать винтовку.
«Так будет справедливо», — решил он.
Вдруг в зарослях стланика проплыла какая-то крупная темная тень. Оська насторожился. В следующий миг в десяти шагах от пастушонка появился огромный тощий медведь. «Шатун! — мелькнула мысль. — Сожрет парня!»
А пастушок не чуял беды, сидел спиной к зверю и что-то напевал.
Оська вскинул ружье. Не спеша прицелился. Выстрелил.
Пастушок с криком метнулся от пня. В больших черных глазах были испуг и растерянность. Увидев Оську, он резко вскинул винтовку.
— Его добей… Я-то не зверь, поди, — довольно добродушно сказал Оська. Только тут пастушок заметил тушу медведя. Отступил.
— Что, поди, портки трясутся?.. Не мокро ли там? — заговорил Оська на бурятском языке. И снова у него закипело на сердце, все внутри обожгло злобой… — Ты, змееныш, пошто в меня стрелял без упрежденья? А?
— Я мимо стреляла, только попугать хотела, чтоб ты ушел.
— Ух, ты-ы!.. — стреляла, хотела… А я думал, ты парень! — воскликнул Оська.
Бурятка недоверчиво следила за тунгусом, готовая дать отпор.
«Ишь, как глазищами зыркает, — подумал Оська, — хороша бурятка».
— Волки и те не кидаются на пришлого, не прогоняют. А ты стреляешь… Убить же могла.
Пастушка смутилась.
— Дядя так велел, — выдавила она. — Велел стрелять.
— Худой он человек.
У пастушки хищно сузились глаза, в них полыхнули злые огоньки.
— Он брат моего отца!.. Заткни свой собачий рот! — бурятка угрожающе вскинула винтовку.
— Убери палку-то да не каркай, баба!.. Я, Оська Самагир, по воле злых людей оставил землю предков и скитаюсь по тайге Одиноким Волком. Хочу жить, как все люди. Поставить чум, найти жену себе, обзавестись детьми. Я не злой человек.
Бурятка отвернулась, собираясь уходить.
— Постой, девка, не уходи… Мне нужен совет мудрого человека. Веди меня к своему дяде.
Пастушка сердито посмотрела на Оську, помешкав немного, мотнула головой и молча пошла к гриве.
«Достанется же какому-то бедняге такая ведьма. Заживо загрызет… Ох и баба… Не баба, а злой дух», — рассуждал про себя Оська, топая за строптивой девкой.
* * *На самой гриве будто чья-то могучая рука выщипала сосняк, получилась небольшая веселая полянка, посередь которой стояла маленькая, с крохотными оконцами хижина.
Бурятка ожгла Оську косым взглядом, жестом остановила его и зашла в дом.
Через стенку донесся старческий, дрожащий голос.
— Чимита, ты в кого стреляла?
— Это не я…
— Э, бурхан!.. Отведи от нас злого человека… Кто же он?
— Прохожий хамниган, убил медведя… Шатун крался ко мне…
— Э-э, бурхан! Спасибо тебе, послал спасителя моей дочке. — Старик долго кашлял. Помолчав, продолжал: — Где же он? Надо отблагодарить, угостить его.
— Он здесь. Сейчас позову.
Девушка вышла к Оське.
— Заходи, — буркнула она, пряча глаза.
Перешагнув порог, Оська оказался в небольших сенцах. На него пахнуло травяным духом, степью, солнцем — на тонких, гладковыструганных шестах туго связанными снопиками висели лекарственные травы…
Пастушка открыла дверь.
В полутьме Оська разглядел сидевшего в переднем углу благообразного седого старца.
— Амар сайн!
— Мэндэ[2], добрый человек! Присаживайтесь. Не сердитесь на грубиянку мою. Э, она у меня… Э… — старик закашлялся.
— Она у вас очень смелая, стреляет, как хамниган, и со скотом одна управляется.
Лицо старца совсем сморщилось: он попытался улыбнуться.
— О, все хозяйство на ее руках… Да еще я со своей хворью.
Девушка молча поставила перед Оськой низенький столик. Принесла деревянную миску с кусками отваренного мяса.
Жирная баранина, осеннего забоя, была сочная, но без соли. «Давненько покинули людей, живут и соли не видят, — заключил Оська. — А почему бы не сходить до ближнего улуса? Два дня ходу. Боятся людей и не идут. А почему боятся?» — спрашивал себя тунгус.
Потом хозяйка подала чай.
Оська никогда не пил такого душистого напитка, забеленного густым коровьим молоком.
От удовольствия Оська причмокнул и подал хозяйке пустую чашку.
— Каков наш чай? — спросил старик, заметив, с каким удовольствием опорожнил гость чашку.
— О-о! Наверно, этот чай везли издалека.
— Нет, он растет здесь.
— О-бой! Я бы никогда не подумал.
Насытившись, Оська рассказал старцу, куда и зачем идет. Попросил у него совета.
Старик задумался. А потом, глядя куда-то поверх головы гостя, заговорил словно сам с собой.
