Джеймс Мориер - Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана
– Ты, видно, хочешь вкусить моего кинжала, – заревел он охриплым голосом, – вперёд! Не отставай!
Слова эти решили все мои недоумения. Чтоб доказать моё усердие, я бросился с саблей в руке на одного перса, который в ту минуту пробегал мимо нас, и грозно закричал, что ежели он тотчас не сдастся и не последует за мною, то убью его. Перс начал молить о пощаде обыкновенными восклицаниями:
– Аман! Аман! Ради имама Хусейна! Ради души вашего отца! Ради бороды Омара! Аман! Оставьте меня в покое!
Голос этого несчастного глубоко отразился в моём сердце: он чрезвычайно походил на голос моего отца. Это действительно был он: свет, мелькнувший от фонаря, озарил столь знакомое мне лицо, и я вдруг выпустил из руки его бороду. Бедный Хасан, вероятно, спешил из дома в лавку спасать от грабежа свои вещи, состоявшие из нескольких полотенец, ящика с бритвами, куска мыла и старого ковра. Почтение, которое мы привыкли оказывать нашим родителям, едва не заставило меня поцеловать его руку и стать перед ним с должным благоговением, но я опасался моих покровителей и принуждён был продолжать начатое. Я тормошил его и показывал, будто бью его со всей силой; но удары мои, минуя родительскую спину, падали на седло лошака, который тут случился. Вдруг я услышал, как он пробормотал про себя:
«Где мой Хаджи? Он теперь защитил бы меня от этих разбойников!» – и немедленно оставил старика, сказав по-турецки окружающим меня туркменам:
– Он для нас не годится: это простой бородобрей. Вслед за сим мы сели на коней и поскакали по тёмным улицам, не будучи никем преследуемы.
Глава V
Три пленника. Раздел добычи
Прибыв на сборное место, мы остановились, чтоб дать отдых лошадям и самим собраться с силами. Один из наших товарищей успел дорогою похитить барана, которого мы тотчас изрезали в куски, наткнули на прутики и сжарили на слабом огне, разведённом с помощью сухого кустарника и собранного на поле помёта.
Истребив барана, мы занялись рассмотрением достоинства наших пленников. Первый из них был мужчина лет около пятидесяти, высокого роста, тощий, с быстрым глазом, маленькою бородою и лицом лихорадочного цвета: на нём были шёлковые шаровары и кафтан из шалевой материи. Второй, небольшой, круглый человечек средних лет, с румяным лицом и орлиным носом, в кафтане тёмного цвета, застёгнутом на груди, с виду походил на законника. Третий, крепкого сложения, плотный и здоровый, с чёрною окладистою бородой, имел довольно грубую наружность; он озабочивал нас более, нежели два другие, по причине упорного сопротивления, оказанного им при своём похищении.
Дав им несколько оставшихся от нас костей для завтрака, мы позвали их к себе. Тощий, высокий перс, на котором туркмены всего более основывали свои расчёты, был первый подвергнут допросу. Я один из нашей шайки знал по-персидски и должен был служить переводчиком.
– Кто ты таков? – вопросил Аслан-султан.
– Я хочу вам представить, для пользы службы, что я никто – я бедный человек, – отвечал перс.
– Чем ты занимаешься?
– Я поэт, к вашим услугам: чем же мне быть более?
– Поэт? – вскрикнул один из хищников. – Какая нам от него польза?
– Пользы нет никакой, – отвечал Аслан-султан. – Он стоит не более десяти туманов. Поэты живут тем, что выманят у других: это народ нищий. Кто захочет выкупить поэта? Но если ты беден, откуда у тебя такое богатое платье?
– Это часть жалованного платья, которое получил я от благородного и высокого шах-заде, ширазского правителя, за стихи, которые сочинил в его похвалу, – сказал поэт.
Получив такой ответ, хищники отняли у него кафтан и шёлковые шаровары, дали ему баранью бурку и велели удалиться. Вслед за ним явился маленький, круглый человечек.
– А ты кто таков? – спросил наш предводитель.
– Я бедный казий, – отвечал пленник.
– Откуда же у тебя взялась богатая постель, если ты беден? – возразил султан. – Ты, собачий сын! Если ты нас обманываешь, то мы тотчас отрубим тебе голову. Признайся, что ты богат. Все казии богатые люди: они продают совесть и правосудие.
– Я казий геледунский, к вашим услугам, – промолвил пленник, – приехал в Исфаган объясниться с бейлербеем насчёт сбора с деревни, которою владею по моему званию.
– Где ж твои сборные деньги? – спросил Аслан.
– Я приехал представить, что денег нет, – отвечал казий, – саранча истребила весь мой хлеб; дождя мы не видали ни капли.
– Так что ж от него проку? – вскричал один из шайки.
– Если он хороший казий, – возразил Аслан, – то за него можно выручить хорошую цену, потому что сами поселяне пожелают вытребовать его обратно; в противном случае и динара за него много! При всём том его надобно удержать: за него при случае дадут более, чем за другого купца. Но посмотрим, куда годится третий.
– Ты что за собака? – сказал грозно султан, обращаясь к здоровому, плотному персу. – Из какого ты звания?
– Я ферраш, – отвечал он грубым голосом.
– Ферраш? – вскричала вся шайка. – Лжёшь, негодяй!
– По какому же поводу ты спал на богатой постели? – промолвил один хищник.
– Это не моя постель, – возразил он, – я спал на постели своего барина.
– Врёт! Врёт! – закричали все в один голос. – Он, должно быть, купец. Ты купец? Признайся, а не то мы тебя тотчас изрубим в куски.
Напрасно клялся он, что он простой ферраш; никто не хотел ему верить. Хищники пришли в исступление, и бедный перс столько получил толчков и оплеух со всех сторон, что наконец принуждён был возопить, что он купец. Судя, однако ж, по его наружности, я заключил с достоверностью, что он должен быть из простого звания, и советовал моим товарищам отпустить его, утверждая, что за него не получат они никакого выкупа. Вдруг все хищники навалились на меня с проклятиями и ругательствами, грозя, что если я буду принимать сторону моих соотечественников, то разделю их участь и опять обращён буду в невольники. Я должен был замолчать и оставить руфиян делать, что им угодно.
Расчёты их на похищенных, очевидно, казались неудачными. Они были недовольны набегом и разногласили между собою насчёт того, что им делать с такими негодными пленниками. Некоторые полагали удержать казия, а умертвить поэта и ферраша; иные думали обратить ферраша в невольники, а казия сохранить для отдачи за выкуп; но все были одного мнения, что должно умертвить поэта.
Судьба этого несчастного возбуждала во мне сильное сострадание: хотя он представлял себя бедняком, но его приёмы и самое обращение показывали в нём знатного человека. Жизнь его находилась в большой опасности в руках этих грубых головорезов, и я решился сказать им:
– Вы сумасшедшие, что ли? Вы хотите умертвить поэта: это значило б то же, что убивать гуся ради золотого яйца. Вам должно быть известно, что поэты часто бывают богатые люди и могут сделаться таковыми во всякое время, потому что сокровища свои они носят в голове. Вы, верно, слыхали о царе, который за каждое двустишие давал своему поэту по мискалю золота. То же самое рассказывают и о нынешнем шахе. Кто знает? Может статься, он поэт самого шаха.
