Теодор Константин - В полночь упадет звезда
— Насколько я знаю, он к нам неплохо относится. Мы никогда не давали ему повода быть недовольным нашей работой
— Вы, наверное, забыли, что совсем недавно он хотел наполовину сократить нашу группу, да еще обругал всех нас бездельниками.
— Господин подполковник Барбат тогда еще не был знаком с приказом ставки. Впрочем, до того ли ему было. Вы же знаете, как туго приходилось нашей дивизии. Теперь дела пошли лучше, да из Румынии прибыло еще несколько пехотных батальонов.
Так как подошло время обеда, шифровальщики один за другим отправились в столовую. Капитан Смеу задержался, чтобы разобрать корреспонденцию, на которую у него никогда не хватало времени.
Занятый своим делом, он не сразу заметил, что один из шифровальщиков, сержант краткосрочной службы Барбу Василе, всё еще возится с бумагами.
— Ты почему не идешь обедать, Барбу?
— Сейчас иду, господин капитан.
Барбу собрал свои бумаги, немного помедлил, подошел было к дверям, потом вернулся и остановился прямо перед столом капитана Смеу.
— Что такое, Барбу? Случилось что-нибудь? — спросил капитан Смеу, внимательно проследив за всеми маневрами своего подчиненного.
— Да нет, особенного ничего не случилось. Если вы можете… я бы попросил вас уделить мне несколько минут. Я хочу вам кое-что сказать.
— Садись. Я тебя внимательно слушаю.
Барбу Василе поспешил воспользоваться приглашением капитана, однако еще долго не мог преодолеть смущения, несколько раз пытался что-то сказать, но останавливался и опять умолкал.
Капитан Смеу, славившийся своей выдержкой и терпением, спокойно ждал, пока Барбу соберется с духом и решится заговорить.
Наконец к Барбу Василе вернулось самообладание, а вместе с ним и голос:
— Господин капитан, мне очень трудно начать… вернее сказать., я… не знаю, как начать. Я, знаете ли, давно собирался это сказать, но как-то всё смелости не хватало. Я думал: «Конечно, господин капитан подумает, что я свихнулся». Но когда я услышал этот рапорт, который вы только что продиктовали, я сказал себе: «Василе, сейчас самое время поговорить с капитаном». Только я не мог этого сделать в присутствии остальных. Нет, нет, я не хочу сказать о них ничего плохого. Они все славные ребята, и я их очень люблю. Но, видите ли, люди есть люди, и каждый из них всё мерит на свой аршин…
«Что это он мелет, куда клонит?» — размышлял капитан Смеу, стараясь ничем не показать, что запутанная и бессвязная речь шифровальщика начинает его раздражать.
— Дорогой Барбу, мне кажется, что лучше было бы обойтись без этого длинного и запутанного предисловия и сказать открыто, что у тебя на душе.
— Вы правы, господин капитан, прошу простить меня, но, понимаете ли, всё это не так просто, но так как времени у вас мало, я постараюсь покороче. Господин капитан, я прошу вас послать меня на передовую…
Всё что угодно мог ожидать капитан Смеу, только не это…
— Как? Ты хочешь отправиться на передовую? — переспросил он недоверчиво.
— Да, господин капитан, я вижу, что и вас это удивляет. Значит, я правильно сделал, не сказав ничего при остальных. Вы наверное никак не можете понять, что заставляет меня рисковать своей шкурой, хотя этого никто не требует от меня…
— Естественно, что я сразу подумал об этом, не так ли? — холодно ответил капитан Смеу, который испытывал странное чувство, глядя на Барбу. Ему вдруг показалось, что он видит сержанта впервые.
— Безусловно. И я готов вам это объяснить. Видите ли, люди похожи немного на часы. У одних механизм устроен очень просто: несколько колесиков — и всё, у других же механизм более сложный, и колесиков там и винтиков куда больше. Мне кажется, что я принадлежу ко второй категории. Я прошу вас понять меня правильно: говоря так, я совсем не хочу переоценить себя. Я, так же как и вы, знаю, что простые вещи часто бывают куда дороже, чем очень сложные. Возьмите, например, законы математики. Они, в сущности, очень просты, удивительно просты и всё-таки гениальны. Так и я. Если я считаю себя сложным механизмом, то это совсем не значит, что я многого стою. Сегодня этот сложный механизм испортился. Разрешите мне рассказать о двух случаях, происшедших недавно, из-за которых мой «механизм» работает с перебоями. Вы помните, что три недели тому назад мы должны были сменить позиции и передвинуться на тридцать километров севернее. Мы с командным пунктом дивизии двинулись в путь на рассвете. Где-то на перекрестке шоссе встретились с пехотным батальоном. Грязные, запыленные солдаты, с серыми, землистыми лицами, с ввалившимися от бессонных ночей глазами едва не падали от усталости. После ночного марша они казались людьми с того света. Одни спали на ходу, другие бодрствовали, но шли понурив головы, едва-едва переставляя поги. Это была первая встреча, о которой я хотел вам рассказать. Теперь — о второй. При последнем переходе вы приказали мне следовать со вторым эшелоном. Я погрузил на машину последнее оставшееся имущество, и вот, когда уже всё было готово к отправке, какие-то
местные жители принесли на самодельных носилках раненого солдата. Немецкий автоматчик раздробил ему живот. Я думаю, что в него попало не меньше пятнадцати пуль. Этот человек не отдавал себе отчета в том, насколько близок к смерти. Считая себя легко раненным, он радовался своему счастью. Мне кажется, что я и сейчас слышу его голос: «Ну и повезло же мне, господин курсант! Эти свиньи „гитлерцы" останутся на бобах. Пока я выздоровею, как раз и война кончится». Я взял его на свой грузовик, чтобы отвезти в медсанбат. По дороге он умер. Умер, не понимая, что умирает, радуясь тому, что только ранен и что смерть миновала его.
Барбу Василе потер ладонью лоб, словно хотел отогнать тяжелые мысли, потом вздохнул.
— Разрешите закурить? — спросил он каким-то чужим, усталым голосом.
— Конечно, — разрешил капитан Смеу. Он тоже закурил, и, пока доставал папиросу, зажигал спичку, мысль его лихорадочно работала, пытаясь найти разгадку: «Куда он клонит? Чего хочет добиться?» Только теперь он вдруг понял; что этот сержант Барбу Василе был ему чем-то неприятен. И не с этой минуты, а всегда был неприятен.
Барбу Василе, который все это время молча смотрел в окно, вздохнул несколько раз и снова заговорил.
— Теперь надо вам объяснить, какая связь между этими двумя встречами и моим… сложным механизмом. И в первый и во второй раз меня охватило чувство стыда. Я сказал себе, что завтра, когда кончится война, и я и те, кто был на передовой линии и остался живым калекой или сохранился невредимым, мы одинаково будем говорить, что были на войне, воевали. И все-таки я так и не пройду через настоящую школу войны. Знаю! Это тяжелая школа, трагическая… Но я хочу ее пройти, даже рискуя жизнью.
