Александр Мартынов - Работа на лето
— А они над этим задумываются? — сердито спросил Генка.
— Так они и не ради идеи убивают, а просто ради денег… Нет, я не об этом. Вот охранники. Они же просто дураки. Мужики, которые нам в старшие братья годятся. У них семьи. У них планы какието… И тут мы — тррратттааттааа! И всё. Один подонок погибнет — и десяток дураков. Меня вот что мучает. Ты как думаешь, Ген?
Генка и правда задумался. Поворошил ногой мокрую траву и тоскливо подумал, что скоро вымокнет насквозь и от этого погано на душе. Потом сказал:
— Я вот стихи читал у матери. Омар Хайям. Слышал? — Димон покачал головой. — Ну, не важно… Там такие четверостишья есть, интересные, легко запоминаются. Это. Рубаи. Вот.
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
Со стола у мерзавцев, имеющих власть…
Ты зря говоришь, что они не виноваты. Они что, не знают, чем их хозяин занимается? Чтобы для своих детей деньги получать, они помогают чужих продавать — лихо. Им денег хотелось, они ради денег гаду служат и сами они гады. Я так думаю, Дим. Ну и пусть огребают, что заслужили. Хотели бы людьми остаться — так лучше б бомжевали, чем такому служить. Скольких беззащитных он убил?!
— Непримиримым ты стал, Клир, — улыбнулся Диман. Генка промолчал, прикрыл глаза — перед мысленным взглядом пронеслись грязные лица обитателей пустыря, послышались их слова — детские слова о недетских, не взрослых, вообще нечеловеческих проблемах, о том, как выжить в мире, где они — беззащитные — оказались не нужны никому, кроме гадов, извращенцев, тупых садюг в мышиных мундирах и без оных… Отец, которого столько раз подставляло то самое государство, которому он служил, выставляя, если это было выгодно, то героем, то фашистом, то защитником национальных интересов, то палачом в мундире… Рассказы Юрза, Мачо, других ребят и девчонок из отряда…
— Да, непримиримым, — жёстко сказал он. — Не мучайся, Дим. Мы всё делаем правильно. А когда человек всё делает правильно…
— … то он не боится ничего на свете, — непонятно, словно что-то цитируя, продолжал Диман. — Знаю. Но ему всё равно больно…
Дождь разошёлся. Никто не разговаривал. На дороге закипали лужи, асфальт почернел и зеркально поблёскивал. Генка подумал, что место минирования незаметно совсем — и Юрз вдруг сказал, отталкиваясь от пулемёта:
— Едут.
— По местам, — Диман поднял одно из ружей. Генка перекатился на живот, поднял «дегтярь», устроил удобнее, посмотрел через прорезь прицела. И только после этого услышал ровное пение шин по мокрому асфальту — а через секунду на дороге появился кортеж Вишнепольского…
… Взрыв 122-миллиметрового фугаса перебил первый «мерседес» надвое, вырыв в дороге яму глубиной и шириной метр на два. Горящие остатки автомобиля остались лежать по обе стороны этой ямы. Все четверо охранников, находившихся в нём, погибли мгновенно. Личная машина олигарха затормозила — и тут же на её передке и багажнике разорвались бутылки с «коктейлем», чёрное пламя, не гаснущее под дождём, охватило автомобиль и поползло на дорогу. Замыкавший кортеж автомобиль вильнул, чтобы выйти вперёд и прикрыть машину шефа, но в это самый момент в мокром лесу отчётливо и страшно зарокотал «максим». Юрз стрелял одной длинной очередью, экономно водя рылом пулемёта влевовправо по корпусу машины. Тяжёлые 7,62-миллиметровые пули, летящие со скоростью под тысячу метров в секунду, прошивали хвалёную броню навылет вместе с сидящими внутри охранниками. Двери открыть никто из них не успел — внутрь влетали не только пули, но ошмётки металла и пластика от корпуса, превращая людей вместе с бронежилетами в рубленое месиво. Тем временем водитель личного автомобиля Вишнепольского подал «мерс» назад, чтобы объехать воронку и остатки первой машины слева, прикрывшись ими — очевидно, пламя ещё не добралось до сидящих внут ри. Но Генка открыл огонь по переду «мерса» и выпустил весь диск, хотя уже после первых выстрелов автомобиль остановился.
Задняя дверца «мерса» распахнулась — и Диман бросил туда РГ-42…
… Марк Исаакович Вишнепольский умирал в страшных мучениях. Граната, разорвавшаяся под правой ногой, вогнала ему в грудь кости голени, разворотив грудную клетку. Он лежал в горящей луже и горел сам, захлёбываясь кровью и не в силах даже крикнуть. И не мог понять, как с ним — могущественным, великим, безнаказанным! — могло произойти такое. Это непонимание было ужасным, выходившим за пределы обычного мира, которым он уже привык владеть и управлять. Боль не кончалась, и Марк Исаакович вдруг отчётливо понял, что это — расплата. Что есть Бог. И что эта мука — только отражение той, в которую он сейчас ша гнёт. Он отчаянно забулькал и попытался выползти из огня, но тело жило — и не слушалось. Сознание Вишнепольского помутилось, он увидел лица — детские лица, лица русских детей, на которых он делал деньги… и лица взрослых, погибавших для того, чтобы он стал ещё богаче… Они все смотрели на него спокойно и строго, без обвинения… и без прощения, проклятые, ненавистные лица, русские лица, не желавшие даже поиздеваться над его мучениями из тех светлых далей, куда они вознеслись после смерти — и в которые ему путь был закрыт… Сознание вернулось к нему, возвратив в боль. И в тот миг, когда мозг начал отказывать, он вдруг увидел мальчишек наяву. Их было четверо — рослых, худощавых, в мокрой одежде, с ненавистными и страшными лицами, словно шагнувших с невиданных, ненаписанных пока боевых икон, где рядом — Михаил Архистратиг и Святые Панфиловцы, Никола Сербский и Подвижник Гастелло… Они вышли из кустов и остановились на обочине. Дождь хлестал их по плечам, и последней мыслью Вишнепольского было: "Не может быть! Судьи. Они пришли судить меня… лица, лица, лица… о БОЖЕ!!!"
Потом он рухнул в ад из догоравшего на мокрой дороге тела…
… —Вот и всё, — сказал Диман, сдул с губ капли и отбросил со лба слипшуюся прядь. — Воздастся каждому по делам его.
Страшный удар грома расколол шорох дождя. Ветвистая молния прорезала сумрак туч. Воздух наполнился запахом озона, и все четверо вздохнули полной грудью — облегчённо и легко. А по небу, раскидывая пронзительные стрелы синевы, побежали, расширяясь, чистые прорехи. Началась короткая летняя гроза.
— Чудит природа, — сказал Юрз. А Диман вдруг тихо спросил:
— Вы что, не поняли? Это же… — и он не договорил.
— Это прощение, — ясно и твёрдо сказал Генка. — Я не верю в бога, вы верите в других богов, но это прощение, ребята. Вы как хотите… Прощение, потому что мы наказали Ирода. Чушь какуюто я несу, — и он, улыбаясь, без стеснения заплакал.
