Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1
— Неважная историйка, Роберт. Такого человека, как ты, ни за что нельзя подпускать к власти. Я никогда не дам тебе рекомендации на руководящий пост. У тебя есть черточки, характерные для расчетливых эгоистов.
— Такого кретина ты еще не видала? Я самый большой кретин в государстве Нобль, правда?
— Нет, — сказала Мари-Луиза. — Самая большая кретинка — это я. Хочешь, расскажу тебе историйку, как я лишилась невинности в гостинице у Ниагары, — произнеся эти слова, она покраснела, как рак.
— В гостинице? И было приятно?
— Не спрашивай. Гостиница с кошмарными снами и администратором-привидением.
— Горю любопытством, — сказал Роберт. — Рассказывай. Такое чистосердечие — редкая находка. В моем любопытстве что-то от юного натуралиста. Фрейдистские комплексики и так далее.
— Тогда мне было восемнадцать. То есть это случилось десять лет назад. Я приехала к Ниагарскому водопаду со своим женихом Майклом, авиадиспетчером из торонтского аэропорта. Наши отношения не заходили дальше невинных поцелуев и пожатий руки. После ужина в ресторане Майкл проводил меня до моей комнаты в гостинице. Я лежала в постели с открытыми глазами и слушала звуки сентябрьской ночи. Думала о Майкле — какой он внимательный, воспитанный и доброжелательный. Было приятно думать, что тебя любят и жаждут. Майкл был из старинного уважаемого рода, каждый вечер звонил своей маме и рапортовал о всех новостях. Правда, иногда мне с ним бывало скучно, но я полагала, что так оно и должно быть, такова жизнь. Иногда мне казалось, что я его люблю, иногда, что нет. Вдруг слышу — стукнула балконная дверь. Кто-то влез через балкон в мою комнату. Кто это? Майкл? С нетерпением жду, что будет дальше. Последняя дура! Ситуация, сэр, хорошо посыпанная перцем. Что он станет делать? Что он станет делать? Чувствую, сердце в груди не бьется, а скачет. «Правда ли, что у вас колени клеем склеены?» Эти слова принадлежали средних лет русскому таксисту из Нью-Йорка. Я узнала его по голосу. С ним и его женой мы сидели за одним столиком в ресторане. Мне запомнились желтые белки его глаз и пышные драгунские усы. Он содрал одеяло, и его рука заскользила по бедрам вниз. Я почувствовала запах виски у него изо рта. Он был совершенно пьян. Я и сегодня не знаю, что на меня тогда нашло. Я притворилась спящей. Он не говорил. Действовал. Я только слышала его тяжелое дыхание и отдалась грубой силе. Он раздвинул мне ноги, подсунул под таз подушку, и я почувствовала, как божественная сила поднимает меня над ревущим Ниагарским водопадом и бросает вниз среди тысяч брызг. Он долго меня мучил. Теперь я бы и не могла охарактеризовать, что я испытала в тот первый раз. Нет таких слов, которыми можно правильно это выразить. Я дала себя перегибать и переворачивать. Притворялась, что крепко сплю. Когда он ушел, свет зари пронзал наивный и сонный мир вещей. Не мешкая, я сгребла постель и смыла в ванной пятна крови. Потом, раздвинув шторы, взглянула в окно. Тучи испортили только небо — не жизнь. Жизнь была полна света и радости.
— В самом деле? — спросил Роберт. — Значит, если в роще любви не испугаться змей, то сорвешь сладкую ягоду или плод.
— Это полуправда, полуложь. Ха-ха-ха.
— А как же с Майклом? — спросил Роберт.
— Когда я его видела, мне все давил камень на сердце, и мы расстались. А какая у тебя была первая женщина? — Мари-Луиза тряхнула своими подсветленными волосами и зарделась, как девочка. Ее зеленые глаза впились в Роберта, словно между ними не осталось никакой преграды.
— Моей первой женщиной была моя тетя. Мне было пятнадцать, а ей тридцать шесть. Она жила одна в пригороде Чикаго. В квартире из четырех комнат. Часто бывала у нас в гостях. Однажды она попросила мою мать, чтобы я помог ей вымыть окна. Окна были большие, высокие, и я застрял до вечера. Когда я уже заканчивал, я услышал, что тетя зовет меня из ванной. Войдя, я ошалел. Она сидела голая в белой пене. «Ты мне потрешь спину, Роберт», — смеется своим горловым ГОЛОСОМ. Я сделал вид, что тут ничего такого, и дрожащими руками намылил мочалку. Ее тело было вялым, груди свисали к животу. Но она заключала в себе величайшую в мире тайну, и я, трепеща, возжелал ее. Она поднялась из пены и воды, а я одной рукой сжимал ее груди, а другой тер ее мочалкой. Но больше всего я удивился тому, что на срамных местах у нее вместо волос росли перья. Нежные мелкие перья, как у жаворонка. Когда я отложил мочалку, тетя сказала: «Дай я тебя поцелую за такую хорошую работу». Я засунул руку в срам, и мы поцеловались. На что-нибудь большее у меня не хватило смелости. Потрясенный происшедшим, я возвратился к мытью окон. Вскоре подошла и она сама. Как ни в чем не бывало стала рядом и начала полировать стекло газетой. Спросила, нет ли у меня девочки. Я сказал, что интересуюсь только картингами и девочек не имею. «Если хочешь, можешь остаться ночевать, — сказала тетя. — Места хватит. Я позвоню маме и скажу, что ты остаешься…» Я ничего не ответил. Боялся. Слушал, затаив дыхание, как она болтает с моей мамой. Болтала почти час, а я с остервенением тер оконные стекла. Вечером мы оба посмотрели телевизор, и она положила меня в самой удаленной от спальни комнате. Когда стенные часы в коридоре пробили двенадцать, я сказал себе: «Ты должен идти, Роберт», но я не нашел в себе смелости. Когда пробило час, я снова сказал: «Иди, Роберт!» Но смелости все не было. И только в два часа я наконец решился и голым отправился к тете. Ха-ха-ха.
— И как? Хороша была тетя? — спросила Мари-Луиза.
— История об этом умалчивает, — сказал Роберт, тяжело вздохнув.
На террасе южная ночь начала игривую свару с тенями, падавшими с пальм, акаций и ив.
— Ну и погодка! Поцелуй меня!
— Не хватает твоих роз, — сказал Роберт.
— Моя мечта — развести семнадцать сортов роз и назвать их именами вариантов божественной архитектуры. Попытайся представить. Байроновский закат, Закат как рубиновый сгусток, Васильково-янтарный закат, Закат гнойных кровяных тромбов, Закат цветов подсолнечника, Закат в черных облаках, — Мари-Луиза подумала, зажмурившись, и продолжала перечислять: — Мутно-ностальгический закат, Закат Кошачий глаз, Закат цвета старого золота, Мягкостопное зарево, Прямоокое зарево, Закат пылающих за горизонтом свечей, — мысли Мари-Луизы парили, как птицы. Хлоп, хлоп — уставилась она на Роберта. — Закат верного обещания, Закат, брызжущий через замазанную чернилами тюремную решетку цвета щей, Закат лимонный и синего снега. Не в меру восторженный закат, Неестественно-живописный закат с поднимающейся из глубин самой демократичной в мире бижутерией…
— Теперь я тебя понимаю, — сказал Роберт. — Твое хобби — розы, закат и восход… Мое хобби — красивые мгновения. Это мгновение красиво.
