Том Эгеланн - Разорванный круг
— Что случилось? — Он долго сидит молча, потом продолжает: — Потерявшего сознание Иисуса сняли с креста и закутали в плащаницу, которая позже стала такой знаменитой и вызвала столько споров. Да-да. Это его контур на Туринской плащанице. Химический процесс, не больше и не меньше. Без внешних признаков жизни он был перенесен в пещеру. Только самые близкие люди были с ним. Только те, кто знал, что он не умер. Для всех других — зрителей, солдат — было очевидно, что в нем не осталось признаков жизни.
— А потом?
— Никто не знает подробностей происходившего потом. Опираться можно только на неясные намеки в древнейших документах. Но в какой-то момент, когда это стало совершенно безопасно, очевидно с наступлением темноты, с Иисуса сняли плащаницу, которая осталась в пещере. Его перевели в тайное укрытие. Мы предполагаем, что он провел там несколько недель, пока женщины лечили его раны и ухаживали за ним. А еще распространяли историю про ангела, который сидел у его пустого гроба.
— И которую евангелисты так разукрасили спустя сорок лет, — добавляю я.
Мак-Маллин смотрит на меня с непонятным выражением лица.
— Продолжайте! — настаиваю я.
— Об этом периоде известно не очень много. Но мы можем предположить, что со временем он поправился. Я вижу его спрятанным за занавеской в жилище богатого человека. За ним ухаживают его самые верные сторонники. И когда он наконец выздоровел и набрался сил… то спасся бегством из Святой земли.
— Бегством? — вырывается у меня. Какая-то до сих пор скрытая от меня взаимосвязь начинает вырисовываться.
— Его время кончилось. Выбора больше не было. Кроме смерти. Вместе с ближайшими сторонниками он бежал.
Переодетым он покинул Иерусалим. Вместе с Марией Магдалиной, Иосифом из Аримафеи и группой своих самых верных и преданных последователей. Даже апостолы не были посвящены в тайну. Им подкинули ложную историю. О Воскрешении. Официальную версию. И как тебе известно, они приняли этот рассказ. Он стал историческим фактом. И религией.
— Что стало с Иисусом?
— Он уехал.
— Куда?
— В безопасное место.
— Я читал где-то о том, что он переехал в Кашмир и основал там общину.
— Легенда о Кашмире — это хорошо придуманная фальшивка.
— Так что же случилось?
— Иисус и его приближенные поехали на запад, по дороге до моря, где их ждал корабль. На нем они отправились в хорошо защищенное место.
— Куда?
Он изумленно смотрит на меня:
— Ты еще не догадался?
— Догадался? Куда они приехали?
— Сюда, — говорит Мак-Маллин. — Последним тайным прибежищем Иисуса было Рене-ле-Шато.
13.Иногда надо обращаться к природе, чтобы познать самого себя. К шмелям, которые нарушают законы аэродинамики. К лисицам, которые отгрызают свою лапу, чтобы выбраться из ловушки. К рыбам, которые уподобляются кораллам, чтобы не быть съеденными. Из всего растительного мира я всегда испытывал чувство любви к Argyroxiphium sandwicense. Помните, я рассказывал своей учительнице, на кого бы я хотел быть похожим? Серебряный меч. Он растет, незаметный и скромный, и никому не бросается в глаза. В нем я узнаю себя.
Медленно-медленно он превращается в полуметровой величины шар, покрытый серебристыми ворсинками. Потом выбрасывает из шара двухметровый стебель. По прошествии двадцати лет он неожиданно расцветает. Цветение такое пышное, что сразу после этого он умирает.
Можно только восхищаться его поразительным терпением.
14.Мак-Маллин заходит за мной на рассвете. Еще не проснувшись, я раскрываю глаза. В слабом свете мне кажется, что он парит надо мной, словно привидение.
Я пытаюсь проснуться. Пытаюсь понять, чего он хочет. И не снится ли он мне.
— В чем дело? — бормочу я. Слова отзываются в моей голове тягучим дребезжащим эхом.
Впервые за все время нашего знакомства он производит впечатление человека неуверенного. Он нервно потирает руки.
— Бьорн… — окликает он меня. Как будто ему очень не хочется говорить мне что-то.
Я сажусь. Пытаюсь стряхнуть с себя сон. Комната вращается перед глазами. Передо мной два Мак-Маллина. Голова опять падает на подушку.
— Мне звонили, — говорит он.
Я крепко зажмуриваю глаза и широко их раскрываю, крепко зажмуриваю и широко раскрываю. Вид у меня вряд ли нормальный. Но я пытаюсь прийти в себя.
— Кто позвонил? — спрашиваю я.
— О Грете.
— Она…
— Нет! Еще нет. Но она спрашивала тебя.
— Когда мы можем ехать?
— Сейчас.
15.Частный реактивный самолет ждет на аэродроме в Тулузе. Белый лимузин Мак-Маллина проезжает мимо ограждений и контрольных постов и мягко останавливается у «Гольфстрима». Через двадцать минут мы уже в воздухе.
— Скоро мы достигнем конца пути, — произносит он.
Я сижу в глубоком кресле у большого овального иллюминатора с видом прямо в небо. Непостижимое единение аэродинамики и инженерного искусства подняло нас на высоту семи тысяч футов. Под нами лоскутное одеяло полей.
Между Мак-Маллином и мной столик в середине самолета. В центре стола стоит ваза с красными и зелеными яблоками. Он поймал мой взгляд.
— Пожалуй, тебе это нелегко осознать, — говорит он.
— Да, — соглашаюсь я. Я не знаю, имеет ли он в виду свой рассказ или Грету. — Это очень нелегко.
Два реактивных двигателя «роллс-ройса» «Гольфстрима» создают фон нашему разговору. Вдали я вижу гряду облаков, которая напоминает белую краску, растекающуюся по воде.
Мак-Маллин очищает яблоко. Маленьким фруктовым ножичком он снимает красную шкурку одной длинной спиралью. Разрезает яблоко на четыре части и удаляет середину.
— Хочешь? — предлагает он, но я качаю головой.
— В конечном счете, — он кладет кусочек яблока в рот, — многое в жизни основывается на иллюзиях. Только мы этого не подозреваем. Или не хотим это признавать.
И опять мне трудно отвечать конкретно. Я не понимаю его.
— Все это слишком для меня… — бормочу я.
Он продолжает жевать. Кивает.
— А я и не жду, что ты мне поверишь.
Сначала я некоторое время молчу.
— Может быть, именно поэтому верю.
Кислый вкус яблока вызывает гримасу на лице.
— Верить — значит делать выбор, — говорит он. — Либо верить тому, что человек тебе рассказывает, либо верить в Слово.
— Не так легко узнать, чему можно верить, — отвечаю я уклончиво.
— Неуверенность и скептицизм — сами по себе ценности. Они свидетельствуют о том, что ты думаешь.
— Возможно. Я все еще не решил, что мне думать о вашем вчерашнем рассказе.
— А я и не жду этого.
— Это ведь не какие-нибудь пустяки. То, что вы просите меня принять.
— Тебе ничего не надо принимать, Бьорн. Что касается меня, то ты можешь отмести абсолютно все, что я тебе сказал. Лишь бы ты отдал мне ларец. — Он негромко смеется.
— Вы опровергаете всю Библию.
— А что такое Библия? Собрание древних рукописей о духе времени. Предписания, правила жизни, этика. Записанные от руки рассказы, толкования и мечты, приукрашенные и отредактированные, рассказы, которые передавались из уст в уста, в конечном счете собранные в одном месте, заключенные в один переплет и получившие штемпель церковников «одобрено». — Он с шумом доедает последние кусочки яблока и облизывает губы.
— А ваша версия? — спрашиваю я. — Чем кончается ваша история?
— Это не моя история. Я только рассказываю о ней.
— Вы понимаете, что я хочу сказать.
— Мало о чем можно говорить определенно, — отвечает он. — Прошло много времени. Документов мало. Неясные отрывки. Фрагменты информации.
— Вот так же я чувствовал себя на протяжении последних недель.
Мак-Маллин смеется и начинает ерзать в кресле, словно неудобно сидит.
— Вам известно, что на самом деле случилось после распятия? — спрашиваю я.
— Кое-что. Далеко не все. Но кое-что.
— Например, то, что Иисус отправился в Рене-ле-Шато?
— О побеге мы знаем многое. Если кратко, то у нас есть манускрипты, написанные двумя участниками побега. Они описывают путь от Святой земли до Рене-ле-Шато.
— Да?
— Когда Иисус выздоровел и залечил раны после распятия, он отправился в путь на ожидавшем его корабле с группой близких приверженцев. Сначала они прибыли в Александрию, в Египте. Потом отправились на север, на Кипр, потом на запад, на Родос, Крит и Мальту, и в самом конце опять на север, в Старый порт Марселя. После этого они поехали по суше на юго-запад страны и обосновались в Рене-ле-Шато.
— Трудно поверить.
Мак-Маллин сжимает губы и смотрит в иллюминатор. Жужжат двигатели. Он взмахивает рукой с довольным выражением лица:
— Но уж если на то пошло, разве версия Библии намного более правдоподобна?
