Георгий Свиридов - Джэксон остается в России
– Не могли бы вы повторить свой рассказ нашим товарищам? Им будет очень интересно узнать о жизни американских рабочих, – попросили Джэксона.
Сидней, не задумываясь, дал согласие.
Домой он вернулся глубокой ночью. Он вспоминал, что говорили ему его новые русские товарищи, и удивлялся, как все сказанное ими было близким ему, волновало его. Сид вспомнил все, что говорил сам, и не мог понять, откуда у него появились такие слова, такие выражения, они могли принадлежать разве только Иллаю. И как приятно сознавать, что ты не одинок, что у тебя есть товарищи, которым ты нужен! Спать не хотелось. Сидней потушил свет, распахнул окно. Ночная прохлада, полная тонких запахов цветущих садов, ворвалась в комнату. Джэксон пододвинул стул к окну…
Воскресенье выдалось солнечным и по-летнему теплым. Сидней выгладил свой костюм, почистил ботинки. Долго и старательно брился. Его не покидало возбужденное состояние. Он торопился. Он должен сегодня встретиться с рабочими Ташкента. Он расскажет им сегодня об Америке.
Однако рассказывать ему не пришлось. Когда он пришел к Козлову на квартиру, его тут же схватили жандармы. В участке, несмотря на его энергичные протесты, продержали несколько дней, пока в ходе проверки и бесконечных допросов жандармский следователь не убедился в том, что американец не причастен к деятельности подпольного большевистского комитета и арестован случайно. На всякий случай следователь взял с Джэксона расписку о невыезде из Ташкента.
4Джэксон вернулся в гостиницу с тяжелым чувством. Ему казалось, что случилось что-то ужасное. Но он и не подозревал, какие неприятности ждут его впереди. Пребывание в участке в корне подорвало его репутацию. Хозяин гостиницы, который до сих пор гордился тем, что у него живет американец, в категорической форме предложил Джэксону в трехдневный срок подыскать себе новое жилище и освободить номер.
– Я не могу допустить, чтобы у меня проживали политически неблагонадежные!
Не теряя времени, Джэксон отправился к бельгийскому чиновнику, но тот даже не пустил Сиднея в дом. Он передал через слугу, что «весьма сожалеет, однако вынужден отказаться от его услуг».
Частная педагогическая практика – единственный источник дохода Джэксона – прекратилась. Он остался без работы. И именно к этому времени у него вышли все деньги.
С большим трудом удалось найти частную квартиру. Комната была в небольшом глинобитном плоскокрышем доме узбека Карима Юлдашева. Карим работал чернорабочим в железнодорожных мастерских ташкентского депо. Дом его находился неподалеку от госпитального рынка, в той части города, где жили бедняки различных национальностей.
После безуспешных поисков работы Джэксону, наконец, удалось устроиться подмастерьем в дамское ателье Гофмана.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Потянулись однообразно трудные дни.
Далеко на западе грохотала первая мировая война. Плоскокрыший Ташкент стали наводнять раненые солдаты и разоренные крестьяне. На хлопкоочистительных заводах и в железнодорожных мастерских вспыхивали забастовки. Неспокойно было и в воинских частях.
Сидней работал в портняжной мастерской и жил в крохотной комнате Карима Юлдашева. За это время он научился разговаривать по-русски и кое-как по-узбекски.
Скудного заработка не хватало на жизнь. Попытки Джэксона устроиться преподавателем физической культуры в воинском училище или в гимназии также кончились безуспешно. Все места были заняты.
Жизнь превращалась в повседневную утомительную борьбу за насущный кусок хлеба. Судьба бедных людей всюду была одинаковой.
Палец за это время почти окреп, и Сидней, не особенно напрягаясь, начал готовить себя к будущим боям. Он ежедневно утром и вечером проделывал гимнастические упражнения, прыгал со скакалкой в руках, проводил «бой с тенью». Джэксон еще надеялся выйти на ринг.
2Семья Юлдашевых, в которой жил Джэксон, состояла из четырех человек: сам Карим, его отец Юлдаш-бобо, семидесятилетний аксакал, добродушный и трудолюбивый, жена Зайнаб-апа и дочь Айгюль.
Первое время десятилетняя попрыгунья сторонилась Джэксона, убегала на женскую половину при его появлении во дворе. Но постепенно она к нему привыкла. Когда же Сидней начал заниматься гимнастикой и боксерской тренировкой, Айгюль заинтересовалась квартирантом. Особенно ей понравилась легкость и ловкость, с какой Джэксон прыгал со скакалкой. Сначала Айгюль наблюдала за тренировками, потом стала, подражая Джэксону, повторять его упражнения. Айгюль старалась изо всех сил, но все равно так не выходило.
Сидней Джэксон однажды застал ее за «тренировкой». Юная узбечка неумело скакала через веревочку. Ничего не говоря, Джэксон пошел в комнату и вернулся со скакалкой. Пальцем поманил девочку. Айгюль не двинулась с места, но и не убегала.
Сидней усмехнулся и, взмахнув скакалкой, стал легко, красиво подпрыгивать. Айгюль стояла как завороженная. Сидней остановился. Потом стал медленно повторять движения, как бы объясняя ей. Айгюль улыбнулась. Она поняла! Схватив свою веревочку, начала прыгать, повторяя за Джэксоном каждое его движение. В ее иссиня-черных глазах загорелась радость. Оказывается, это так просто!
– Айгюль, где ты? – раздался голос Зайнаб-апы. – Скорей разожги огонь.
Айгюль схватила свою веревочку и тут же убежала за хворостом.
Постепенно между Сиднеем и Айгюль установилась дружба. Сидней показывал ей гимнастические упражнения, Айгюль учила его узбекскому языку.
Семья Юлдашевых жила на скромный заработок Карима. Домой он приходил усталый, грязный, с веселой улыбкой на круглом загорелом лице. И, казалось, никогда не унывал.
Карим иногда заходил к Джэксону. Они садились друг против друга и вели беседу на русском языке, который Карим почти не знал, а Сидней понимал всего несколько фраз. Больше помогали мимика, жесты.
Юлдашевы часто приглашали к себе Джэксона, особенно в те дни, когда Кариму удавалось подзаработать. В такие дни готовили плов.
В начале 1915 года Карима мобилизовали и увезли куда-то на запад, на тыловые работы в прифронтовой полосе. Семья осталась без кормильца. В низком глиняном доме вместо смеха часто слышался плач. Зайнаб-апа ходила с покрасневшими, вспухшими веками. Бедной женщине уже не верилось, что ее муж когда-нибудь возвратится. Проводы в армию она восприняла, как похороны.
Притихла и Айгюль. Она больше не смеялась, а пела только протяжные, тоскливые песни. В ее широко открытых глазах появилась недетская озабоченность.
3В один из последних дней осени 1916 года Сидней вернулся с работы поздно. В мастерской наступила горячая пора: приближались рождественские праздники, и заказчиков было много.
