Мария Колесникова - Гадание на иероглифах
— Господи, о чем ты говоришь! — сказала потрясенная Анна.
Полицейские в сопровождении солдат проверяли документы и обыскивали пассажиров.
Анну втолкнули в каюту, женщина-китаянка тщательно обыскала ее.
— Чего они искали? — спросила после у мужа.
— Кто их знает… — беспечно ответил он.
Но Анна уже догадалась… Ее муж торговал опиумом. Опиум прятал он на груди мертвой старухи! Если бы полицейские нашли пакет, их обоих бросили бы в ужасную китайскую тюрьму, где применялись изощренные пытки. В Китае торговля опиумом строго преследовалась законом. Ее била нервная дрожь.
— Я знаю, чего они искали, — сказала она шепотом.
— Тем лучше. Держи язык за зубами, — сухо ответил он.
После того случая Анна умоляла Валениуса бросить опасное занятие и найти какую-нибудь работу. Но он слишком мнил о себе, чтобы заниматься обычной работой. Он воображал себя крупным дельцом, который должен ворочать чуть ли не миллионами.
Однако вскоре сам предложил ей уехать из Пекина. То ли он поссорился со своими компаньонами, то ли просто струсил — Анна не стала выяснять. Она была рада тому, что все благополучно кончилось.
Они переехали в Тяньцзинь. Валениус пошел в финское посольство и зарегистрировался как финский гражданин. Получил паспорт, в который вписал Анну как свою жену.
Кое-какие деньги, нажитые на торговле опиумом, снова зажгли в муже надежду на «свое дело». Через немецкое посольство он связался с правлением немецкой фирмы «Гофман и К°», изготавливающей кондитерские изделия. Фирме нужен был лакричный экстракт — сладкое вещество, которое вырабатывалось из солодкового корня.
Фирма предложила Валениусу купить небольшой заводик у какого-то немца, проживающего в провинции Шаньси. Этот немец уезжал в Германию и свой заводик по производству лакричного экстракта продавал очень дешево.
Валениус сразу загорелся — это дело было как раз по нему. Анна давно поняла, что он по натуре крохобор и крупного дельца из него никогда не получится. Но он умел держаться и этим вызывал к себе доверие.
Заводик купили и уехали в провинцию Шаньси, глухое местечко близ города Тайюань.
Заводик был крошечный — десять человек рабочих, включая и мастера. Муж с жаром принялся за дело. Договорился с соседним помещиком о сырье. Помещик был хитрый, сразу увидел, что имеет дело с человеком, не сведущим в деле. Он согласился ждать плату за солодковый корень, но потребовал высокие проценты с прибыли. Валениусу ничего не оставалось, как согласиться на такие условия, — своих-то денег у него едва хватило на покупку заводика. Так что первая выручка за лакрицу пошла на расплату с помещиком и с рабочими.
Муж метался как зверь в клетке — денег, денег! Во что бы то ни стало! Иначе снова крах, снова скитания, бедность.
Он обращается к фирме, но фирма отказывает в займе: мол, сами еле-еле дышим, боимся прогореть, так как появились конкуренты из русских эмигрантов. Черт, мол, их нагнал сюда, все заполонили, Тяньцзинь превратили в ярмарку. Понаехало офицерье с награбленным в России золотом, драгоценностями, перепродают, спекулируют.
Пришлось снова обращаться к помещику. Три года Валениус пытался встать на ноги, но так и не встал. Под конец нечем было заплатить даже китайцам-рабочим, и они растащили все оборудование. Это был окончательный крах.
Продали заводик какому-то белогвардейцу и снова вернулись в Тяньцзинь. Заносчивый и самолюбивый Валениус строил из себя процветающего дельца: мол, дела идут блестяще, заводик дает крупные доходы, но для расширения дела не хватает некоторой суммы, совсем пустяк. Он бы охотно занял под хорошие проценты…
Тяньцзинь действительно наводнили русские эмигранты. В городе открылось множество кафе, магазинов, кабаре. Валениус свел со многими русскими дельцами знакомство, представлял Анну как дочь богатого русского купца, который обосновался-де в Харбине. Ему охотно давали взаймы крупные суммы.
— А как ты думаешь расплачиваться со своими кредиторами? — спросила однажды Анна.
Муж цинично ответил:
— Я не такой дурак, чтобы возвращать деньги. Вопрос чести и совести может стоять лишь в нормальном обществе, а в этом бедламе нужно хватать все, что плохо лежит.
Самым обидным было то, что он ее совершенно не стеснялся, будто она была пустым местом.
Назанимав крупные суммы денег, Валениус решил затеряться в Шанхае.
Блуждая в лабиринте улиц, Анна очутилась на углу коротенькой улочки рю Чу Пао Сан. Она соединяла две широкие параллельные артерии Шанхая — улицу Эдуарда Восьмого и рю дю Консуля.
Вот и еще одно памятное место из ее прошлого. Какая она тихая сейчас, эта знаменитая рю Чу Пао Сан. Впрочем, вон неверной походкой плетется к гавани матрос. Под глазом у него свежий синяк.
Эту улочку называют еще «Кровавой аллеей». Она совсем крошечная, но буквально набита матросскими кабаре. «Нью Ритц», «Чарльстон», «Мумм», «Монте-Карло», «Роз-Мари», «Кристалл»… Шестнадцать кабаре… От рю Чу Пао Сан до гавани два квартала, так что матросу, по прибытии его корабля в Шанхай, до «Кровавой аллеи» два шага.
Анна медленно идет вдоль улочки, пропитанной смешанным запахом еды, крепких напитков, табака, пота, пудры. Сейчас здесь не страшно: кроме рикш, никто не обращает на нее внимания.
У нее здесь был знакомый полицейский харбинец, русский, он всегда дежурил на этой улочке. Хорошо бы встретиться с ним и посоветоваться относительно квартиры. Однажды он помог ей хорошим советом.
Вот и кабаре «Кристалл», где она работала на кухне. Как сейчас видит низкий сводчатый потолок зала, на стене — огромный звероподобный апаш в полосатой фуфайке и кепке держит девушку за волосы, занеся над ней нож. В углу возвышение для оркестра, где негр-барабанщик скалил белые зубы. Скрипач с бледным угреватым лицом плавно изгибался в такт мелодии. В глубине эстрады вздергивалась и подпрыгивала спина пианиста. А за столиками — матросы, матросы со всего света. Среди них кабацкая красавица, из-за которой происходили побоища. Как сейчас видит ее Анна. Она с обесцвеченными волосами, у нее хищное и жестокое лицо. Эта из тех, кто не визжит, когда в кабаке полосуют ножами и льется кровь. Она вскакивает на стол и со сверкающими глазами и перекошенным ртом что-то дико и хрипло кричит, подначивая дерущихся. На ней французский берет с какой-то блестящей бляхой, рот ярко накрашен, в наманикюренных пальцах сигарета… Кто она? Англичанка, француженка, немка, русская? Никто не знал.
«Интересно, работает ли еще здесь тот русский белогвардеец?» — с любопытством подумала Анна, вспоминая высокого, худощавого мужчину с пышной каштановой шевелюрой, который развлекал гостей в кабаре игрой на гитаре и пением. Он пел низким задушевным голосом душещипательные русские романсы, и иностранные матросы ревели от восторга. Она сама не раз проливала слезы, украдкой слушая его пение.
