Дмитрий Чевычелов - Остров на карте не обозначен
От поворота тоннель стал просторнее. Стены и пол здесь были выровнены.
— Теперь, Фома, держи фонарь ниже и свети только под ноги, — предложил Борщенко. — И шагай мягче.
Стараясь ступать тихо, они быстро прошли эту сравнительно короткую часть тоннеля и остановились перед таким же деревянным щитом, с каким они уже имели дело вначале.
— Проверим, не просвечивает ли он, — шепнул Борщенко.
Погасили фонари. Ни единой светлой точки. Полная тьма.
Борщенко приложился ухом к щиту и долго слушал. Тишина. Ни малейшего шороха. Сюда ли они пришли? Ведь за этим щитом должен быть освещенный коридор. По нему можно пройти к кабинету инженера Штейна, где под охраной мрачного Кребса работает Рынин.
— Включай фонарь, Фома, и свети мне…
Пока Силантьев светил, Борщенко внимательно осматривал доски. Они были прибиты изнутри тоннеля, и отрывать их отсюда было неудобно. Мешала стена. Однако Борщенко нашел щелку между нижними досками — их покорежило от сырости — и всунул туда острую лапку ломика.
— Гаси фонарь!
Осторожно раскачивая ломик, Борщенко оторвал один конец доски без особого шума и осторожно оттянул его на себя. За открывшимся отверстием было темно.
— Что такое? — забеспокоился Борщенко. Он осторожно просунул руку с фонарем и осветил пространство по ту сторону щита. На расстоянии около метра впереди выход из тоннеля был завешен плотным брезентом.
— Все в порядке, Фома. Свети мне опять…
Отрывая вторую доску, Борщенко не рассчитал силу, и раздался такой треск, что оба невольно замерли.
Послышались голоса. Какие-то люди, разговаривая, подошли к брезенту.
— Гаси фонарь, — шепнул Борщенко. Нагнувшись к оторванным концам досок, он плотно пригнул гвозди, затем придавил доски к бревну на старое место.
Разговор у брезента был слышен отчетливо.
— Нет, Курт! Кто-то лезет сюда из тоннеля. Отрывает доски.
— Давай проверим, Генрих. Ты стань с автоматом здесь, а я подниму брезент.
Борщенко и Силантьев затаили дыхание. Щели между досками засветились.
— Как видишь, Генрих, здесь никого нет. И доски на месте.
— Но я слышал, как отрывали доски!
— Померещилось это тебе, Генрих.
— Нет, не померещилось. Сейчас я прострочу щит автоматной очередью, туда-сюда.
— Стрелять нельзя, Генрих. Поднимешь напрасную тревогу.
— Молчи, Курт, — я ясно слышал. Держи брезент!
Щелкнул затвор автомата. Борщенко и Силантьев прижались к стене. Но неожиданно щит потемнел. Брезент опустился…
— В чем дело?! — раздался начальнический окрик.
— Господин шарфюрер! Генриху показалось, что кто-то лезет сюда из тоннеля! Трещали доски! — по-военному четко доложил Курт.
— Посмотрим! Подними брезент! Здесь все в порядке!
— А если, господин шарфюрер, кто-то там, за щитом? Затрещало так, будто выдергивали гвозди. Разрешите прострочить автоматной очередью!
— Отставить! Некому и незачем туда залезать! Доски трещат потому, что оседает грунт, садятся своды. А от стрельбы они могут и рухнуть. Расходитесь по своим местам!
Брезент снова опустился, и голоса, удаляясь, затихли.
— Фу-у! — облегченно вздохнул Силантьев. — Я аж вспотел.
— Рано потеешь, Фома. Впереди еще не то будет. А мы идем именно туда — вперед. Прихвати ломик на всякий случай.
— Слух у этого черта хороший, — продолжал шептать Силантьев, пролезая за Борщенко в дыру, которую они снова открыли.
— У него слух, у нас выдержка. Вот и выйдет наш перевес.
Они выбрались к брезенту и прислушались. Было тихо.
— Приготовься, Фома. Сейчас у нас будет самый трудный перевал. Попадемся — молчи до конца, чтобы делу не повредить.
— Все понятно, Андрей Васильевич, не повторяй.
Борщенко знал, куда идти дальше. Он еще раз прислушался и, осторожно отодвинув брезент, выглянул в коридор. Никого не было.
— Пошли… Наблюдай, что будет позади.
Они выскользнули из-за брезента и зашагали по коридору направо. Ковровая дорожка позволяла идти бесшумно. Но так же бесшумно из-за поворота мог появиться и встречный враг.
Подойдя к повороту, Борщенко придержал Силантьева и выглянул за угол. Оттуда медленно шел эсэсовец с автоматом на груди.
Борщенко протянул руку назад, перехватил от Силантьева ломик и стал ждать.
Эсэсовец шел, опустив голову, задумчиво отбивая пальцами на автомате какие-то такты. Не дойдя несколько шагов до поворота, он круто повернулся и так же медленно пошел обратно.
Из-за угла Борщенко видел сейчас дверь с цифрой 1, в кабинет инженера Штейна. Чтобы дойти до нее, осталось только пересечь коридор. И сделать это надо не медля.
Не спуская глаз с уходящего эсэсовца, Борщенко сделал знак Силантьеву, и они быстро перешли коридор, остановившись у желанной двери. Эсэсовец услышал шорох и обернулся, но одновременно Борщенко распахнул дверь и загородил ею себя и Силантьева, оставаясь на пороге.
Борщенко пропустил вперед Силантьева, закрыл за собою дверь и осмотрелся, готовый на все, с ломиком в руке…
В кабинете, кроме Рынина, удивленно наблюдавшего за происходящим, никого больше не было.
— Борис Андреевич, где ваш охранник? — спросил Борщенко.
— Вышел ненадолго. Сейчас вернется.
— Борис Андреевич, мы за вами! Нам поручено вывести вас отсюда. Иначе вас сегодня растерзают.
— Уйти не могу. Сейчас прибыл Хенке с автоматчиком. Вероятно, по мою голову. Они уже идут сюда. Вам надо сию же минуту исчезнуть.
— Борис Андреевич! Я действую по поручению комитета. Вы должны подчиниться!
Рынин встал.
— Если я сейчас исчезну, будет объявлена тревога по всему острову. Понимаете, что это может значить для сегодняшнего дня?!
— Это действительно важно, — согласился Борщенко. — Но и с вами тут наверняка расправятся!
— Я сказал все. Передайте это комитету. Разве можно из-за меня одного ставить под угрозу общее дело? Я остаюсь, а вам надо немедленно уйти. Немедленно!..
В коридоре послышались приближающиеся голоса.
— Ну, вот и они! Прячьтесь. — Рынин указал за портьеру, закрывающую небольшой альков, где стояла широкая кушетка Штейна.
Борщенко и Силантьев поспешно скрылись за портьерой.
4
В кабинет вошли Хенке с автоматчиком, Штейн и Кребс. Гестаповец был в состоянии явного возбуждения.
— Что вы тут натворили, доктор Рынин? Надо вывести из грота подлодку, а ворота не поднять. Почему?!
Рынин слушал гестаповца спокойно, не перебивая. А тот, нервно шагая между столом и альковом, где притаились Борщенко и Силантьев, продолжал выкрикивать:
