Юрий Ищенко - Черный альпинист
— Иди обратно, — сказал ей по-русски, так как по-казахски не смог припомнить.
Она поняла, мгновенно примолкла. Смотрела, стараясь разгадать его злодейский умысел.
— Туда, — показал он на выход, — прости меня. Я нечаянно. Бельмес?
Она кивнула, медленно и гибко привстала и, как мышь, согнувшись, бросилась наружу. Он вышел за ней, глядел как несется по склонам, по берегу реки девчонка с коричневыми босыми ногами, мелькали почище пропеллера белые пятки. Засмеялся. Потому что его кошмар остался позади — если облава не схватит. Карта осталась под курткой, на груди, достал, определился с местоположением и пошел обратно — без лыж, без еды путь предстоял долгий, тяжелый.
Ночевал у костра сразу, как спустился с плато в верхнее урочище Чинджоу. Бросало в жар и холод. Снегу здесь было особенно много, и после того, как весь день брел по цветущей зеленой долине, от снега и холода тошнило.
Так и не уснул ночью, дремал по несколько минут, холод и затекшие суставы снова тревожили, мешали. И в голове вертелись мысли и страхи, — Тахир очень испугался того, что он сходит с ума.
Он заблудился. Раньше, чем нужно, полез штурмовать хребет, потому что выбирал, где снега поменьше. А спустился в другое, ведущее совсем не туда ущелье. Оно увело его от долины Бутаковки. Карта сразу потеряла смысл — он не мог найти себя на ней. Пришлось карабкаться на приличную гору, на вершину, чтобы узреть и узнать пик Жингаши. И до него еще было очень долго идти.
Движения давались тяжело — он выдохся. Не так физически, как морально, веру в себя потерял. Духом пал, и никакие внушения, разговоры с самим собой не помогали. Ему опостылел тяжелый путь, хотелось просто сесть, где посуше, сидеть под ярким солнцем. Отыскать кусты с подсохшими ягодками, медленно и с наслаждением собирать. У него еще оставался отцовский кинжал, — оружие спровоцировало на бесплодную и очень утомительную погоню за жирным огромным сурком. Тот долго носился вверх-вниз по склонам и внезапно на чистом месте испарился под землей. В нору забился — и где-нибудь вылез через запасной ход. Жирный, здоровый, шашлык из него получился бы… Запах и вкус сбежавшего шашлыка тоже терзали воображение.
Жиром сурка в Казахстане лечили туберкулез, астму, вообще слабогрудых. Тахир укорял себя, что не натопит жира, не отнесет сыну. Сынок болезненный, а так сразу бы вылечился. И сам папаша бы оклемался — сухой кашель появился, знобило непрерывно. И солнце жарит так, что волдыри на кистях, на лице (марли и очков не сберег, ночью где-то все потерял), — а холодно ему, не согревает солнце. Вблизи грохочущей речки вообще противно становится.
А шайтан был где-то рядом. Пас Тахира, как бродячего, удравшего из отары барана. Потому что опять столкнули его с Черным Альпинистом.
Тахир спустился в Бутаковское ущелье. До Евсея оставалось километров десять. Снега в низине было немного, лишь у реки пятнами лежал, так что идти было нетрудно. Он позволил себе отдохнуть: помылся в речке по пояс, а то собственная вонь мешала, выбрал камень у реки погорячее, растянулся на нем, прикрыв лицо курткой. Согрелся немного, водяная пыль приятно освежала грудь и руки. Рядом загремели камни, лениво приподнял голову посмотреть.
Метрах в двадцати от него маньяк — голое черное наваждение с телом, прижатым одной рукой к бедру, — спускался к воде. Женщина, постарше той, что похитил Тахир, с распущенными черными волосами, с исцарапанным и истерзанным обнаженным телом, была похожа на сломанную куклу, которую волочет ребенок. Жива или мертва, Тахир не мог разобрать. Маньяк остановился, посмотрел на него, решая, опасен ли Тахир, — вынес успокоительное решение, пошел дальше. Тут женщина зашевелилась и застонала. Тахиру было страшно, но он вдруг не захотел, чтобы она умерла. Не захотел опять видеть смерть или участвовать в ней, пусть и пассивно. Встал, показал нож и хрипло крикнул:
— Эй, отпусти!
Альпинист не обращал внимания. Тахир поднял камень, метнул в бредущего. Камень попал в подстреленное плечо, — маньяк взвыл, отпустил тело, и оно упало, глухо ударившись о камни. Альпинист развернулся к Тахиру, с удивлением и яростью рассматривая то его, то плечо. Тахир и сам отчетливо видел, как из раны выплескивается желто-серый гной, струйкой стекает по торсу, впитываясь в курчавые заросли на груди. Альпинист сделал несколько шагов к Тахиру, у которого нож выдвигался по направлению к маньяку.
Но что-то вдруг изменилось. Тахир вглядывался в черты сумасшедшего мужика, — Черный Альпинист криво ухмылялся, отчего покрытое бородой и шрамами лицо неестественно искажалось. У него были голубые пустые глаза, белые длинные волосы топорщились на ветру, напоминая прически библейских пророков.
— Нет, — прошептал Тахир, отступая и роняя нож, — только не это… Аллах, только не это…
Маньяк вытянул руки, чтобы его схватить. Тахир увернулся и с воплем бросился бежать. Он струсил, он никогда в жизни ничего, даже встречи с трупом отца, так не пугался. Он был потрясен до самой глубины рассудка или остатков такового…
Возможно, это была погоня или меланхоличное упрямое преследование. Или им просто надо было в одну сторону. Сил и ужаса хватило Тахиру, чтобы бежать вверх по долине полчаса. Затем он упал без сил. Дополз до воды, смочил голову, отдышался, встал и пошел к дому Евсея. Второй раз решился передохнуть не скоро (времени он уже не мог замечать), но скоро начинался вечер, солнце от Жингаши переместилось к западным кривым вершинам-братьям (сдвоенные пики Чимбулака), а снега на тропе было уже по колено. Снег жег пальцы на ногах, обнажившиеся сквозь рваные брюки щиколотки, — сдало за эти дни хваленое его снаряжение. Опять упал он возле водопада, недалеко от седловины хребта, ведущего к пику Пионера.
Около того водопада, где когда-то купалась Марина.
Он курил, развалившись на спине, на мокрой траве с редкими пушистыми стебельками эдельвейсов — они кончали отцветать. Пускал струи в небо — пустое, поблекшее от дневного жара синее небо. Всего лишь за три-четыре дня горный пейзаж настолько стал им ненавидим, что сейчас глаза его отдыхали.
Когда губы вторично обожглись об окурок, выбросил его, сел: осмотрел широкое русло долины, годное для съемки ковбойской погони; на два-три километра долина лишь ширилась, разжимая клещи двух гребней, не петляя и не впуская в себя ребристые отроги. Глаза у Тахира видели гораздо хуже, будто занавешенные несколькими слоями паутины, но он им поверил — невдалеке, за тысячу метров, увидел стоящую у реки черную обнаженную фигурку. Человек склонился над водой, встал и вышел на тропу — пошел в его сторону. Это был Альпинист, он шел следом за Тахиром. Надо было драпать.
