Рафаэль Сабатини - ОДУРАЧЕННЫЙ ФОРТУНОЙ
– А разве вы не ухаживали за мной? – ответила она вопросом.
Махнув худой и бледной рукой, Холлс вздохнул и удовлетворенно улыбнулся.
– Бог милостив ко мне грешному. Все, о чем я молился, лежа здесь, это о том, чтобы вы, зная всю правду о моем падении, об искушениях, которым я поддался, обратились ко мне со словами жалости и прощения, чтобы… чтобы мне было легче умереть.
– Умереть? Почему вы говорите о смерти?
– Потому что, слава Богу, она близится. Смерть от чумы – то, что я заслужил. Я искал ее, а она от меня ускользала, пока я случайно не поймал ее. Всю мою жизнь то, что я желал, ускользало от меня, а как только я прекращал погоню, неожиданно шло в руки. Всегда, даже в смерти, я оставался игрушкой Фортуны.
Девушка хотела прервать его, но он быстро продолжал, обманутый ощущением слабости.
– Выслушайте меня до конца, чтобы я не умер, не успев сказать то, что должен добавить к своему письму. Клянусь последней и слабой надеждой на вечное спасение, что я не знал, кого похищаю, иначе скорее дал бы себя повесить, чем согласился бы на поручение герцога. Вы верите мне?
– Для ваших клятв нет нужды, Рэндал. Как я могла в этом сомневаться?
– Как могли? Это правда, никак не могли. Такое было бы невозможно, как бы низко я ни пал. – Он жалобно поглядел на нее. – Я едва осмеливаюсь надеяться, что вы простите меня.
– Но я простила вас, Рэндал, когда узнала, что вы для меня сделали, как рисковали жизнью. Если я простила вас тогда, то могу ли я питать к вам недобрые чувства теперь, когда мне все известно? Я искренне вас прощаю, Рэндал, дорогой…
– Скажите это снова! – взмолился он.
Нэнси выполнила его просьбу.
– Тоща я удовлетворен. Какое значение имеют мои нелепые мечты, мое буйное честолюбие? Я был глуп, не довольствуясь тем, что находится рядом. Мы могли бы быть счастливы, Нэн, и нам незачем было бы гоняться за призрачными триумфами.
– Вы говорите так, словно собираетесь умереть, – упрекнула она его сквозь слезы. – Но вы поправитесь.
– Учитывая то, что я могу умереть счастливым, это было бы с моей стороны величайшей глупостью.
Их разговор прервал врач, подтвердивший, что Холлс теперь вне опасности. То, что полковник сделал для Нэнси, когда та заболела чумой, теперь она сделала для него. Неустанной заботой в бесконечные часы жара и бреда, не обращая внимания на утомление, девушка вывела его из долины теней. Когда Холлс говорил о смерти, считая из-за естественной слабости и истощения, что стоит на ее пороге, он уже начинал поправляться.
Менее чем через неделю полковник стал на ноги и вновь обрел силы. Все же он должен был пройти период карантина, предписанный законом, и получить свидетельство о своей безопасности для окружающих. Поэтому ему предстояло провести некоторое время в доме по соседству для отдыха и окончательного выздоровления.
Когда наступил час уходить из больницы, Холлс пошел проститься с Нэнси. Она ожидала его на лужайке под старым кедром, украшавшим сад фермы, превращенной в лечебницу. Стоя перед полковником, девушка слушала, как он, с трудом сохраняя спокойствие, прощался с ней навсегда.
Это было совсем не то, чего ожидала Нэнси, что Холлс мог бы понять по внезапной бледности и испуганному выражению ее лица.
Девушка бессильно опустилась на стоявшую поблизости каменную скамью. Полковник был весьма просто одет в костюм, который она тайком раздобыла для него, и который он считал прощальным даром благотворительной лечебницы.
– Что вы собираетесь делать? – спросила Нэнси, взяв себя в руки. – Куда вы отправитесь, когда… когда пройдёт месяц?
Полковник улыбнулся и пожал плечами.
– Я еще не решил окончательно, – ответил он, в то время как его тон свидетельствовал о полном отсутствии размышлений по этому поводу. Фортуна обошлась с ним по-доброму, вернув жизнь, когда, кроме нее, ему уже было нечего терять. Впрочем, капризная богиня всегда преподносила ему дары, которые он уже не мог обратить себе на пользу. – Возможно, – добавил Холлс, – я отправлюсь во Францию. Там всегда найдется служба для солдата.
Нэнси опустила взгляд и некоторое время хранила молчание. Затем она заговорила спокойно и почти формально, стараясь четко выдвигать аргументы.
– Помните тот день, когда мы с вами беседовали в доме на Найт-Райдер-Стрит после моего выздоровления? Когда я благодарила вас за спасение моей жизни, вы отвергли мои признательность и прощение, будучи убежденным, что мною движет лишь чувство благодарности и желание избавиться от долга перед вами.
– Так оно и было, – ответил Холлс.
– Разве? Вы вполне в этом уверены? – Она посмотрела ему в глаза.
– Так же, как и в том, что вы из жалости ко мне обманываете сами себя.
– У вас были основания говорить подобное в прошлом. Но сейчас вы кое-что не учитываете. Я больше ничем вам не обязана – свой долг я полностью уплатила, спасши вашу жизнь, как вы спасли мою. Благодарю Бога за то, что он предоставил мне эту возможность, ибо теперь мы квиты, Рэндал. Вы не можете отрицать, что у меня более нет нужды быть вам благодарной. Поэтому я даю вам свое прощение абсолютно по доброй воле. Ваш проступок, в конце концов, не был направлен против меня…
– Нет, был! – свирепо прервал Холлс. – И против вас, и против моей чести. Он сделал меня недостойным вас.
– Даже если так, вы имеете мое полное прощение с тех пор, как я узнала, насколько жестоко обошлась с вами судьба. Но думаю, что я простила вас гораздо раньше. Когда вы пытались спасти меня от герцога Бэкингема, сердце сказало мне, что поступить недостойно вас вынудила жестокая судьба.
На бледных и худых щеках полковника заиграл легкий румянец. Он склонил голову.
– Благодарю вас за эти слова. Они дают мне смелость смотреть в лицо тому, что меня ожидает. Я навсегда сохраню, память о них и о вашей доброте.
– Но вы все еще не верите мне! – воскликнула Нэнси. – Все еще считаете, что в моей душе таится презрение!
– Нет-нет, Нэн! Я верю вам.
– И тем не менее намереваетесь уехать?
– А что же мне делать еще? Вы знаете все и должны понять, что мне нет места в Англии.
На ее губах был готов ответ, но девушка не осмелилась произнести его, по крайней мере, теперь. Она вновь опустила голову и умолкла, отчаянно обдумывая иную линию атаки на его упрямое гордое самоуничижение. Потеряв надежду на призывы к разуму,
Нэнси решила обратиться к чувствам. Вытащив из-за корсажа старую перчатку с кисточками, она протянула ее полковнику, который увидел, что ее глаза влажны от слез.
– Эта перчатка, по крайней мере, принадлежит вам. Возьмите ее, Рэндал, чтобы у вас оставалась хоть какая-нибудь вещь на память обо мне.
Холлс нерешительно взял перчатку, еще сохраняющую тепло и благоухание тела девушки, и задержал в своей руке руку, протягивающую ее.
