Марк Твен - Выдержал, или Попривык и вынес
ГЛАВА XLI
Капитанъ Най былъ дѣйствительно нездоровъ и сильно страдалъ ревматическими припадками. Онъ былъ все тотъ же, добрый и пріятный, когда все шло хорошо, но замѣчательно необузданъ и дивъ, когда что-нибудь не ладилось. Лежалъ онъ тихо, спокойно и даже улыбался, но, когда приступала боль, онъ отъ нетерпѣнія, не помнилъ себя отъ ярости. Онъ вздыхалъ, визжалъ и ревѣлъ отъ боли, кричалъ и ругался такими отборными выраженіями, что только удивляешься изощренію его ума. Когда ему дѣлалось легче, то онъ ловко придумывалъ и подбиралъ замѣчательныя прилагательныя къ своимъ ругательствамъ, но когда подходилъ припадокъ боли, то жаль было смотрѣть на него и слушать его богохульства. Я помню, какъ онъ когда-то няньчился съ больнымъ и съ какимъ терпѣніемъ переносилъ всѣ капризы и непріятности отъ него, потому я рѣшилъ не сдерживать его и не перечить ему ни въ чемъ. Меня онъ этимъ нисколько не безпокоилъ, мозгъ мой былъ занятъ и работалъ усердно день и ночь. Я сидѣлъ, все мечталъ и перебиралъ въ головѣ, что лучше и удобнѣе будетъ для моего будущаго дома, мысленно перемѣщалъ билліардную комнату въ мезонинъ, отдаляя ее отъ столовой; не зналъ, на какей цвѣтъ рѣшиться для гостиной, сдѣлать ли ее голубого или зеленого, хотя предпочиталъ голубой цвѣтъ, но боялся его непрочности; также не зналъ, на что рѣшиться относительно одежды лакея, хотя кучеру давно опредѣлилъ покрой ливреи, но лакей меня смущалъ; мнѣ нуженъ было лакей, это и говорить нечего, но мнѣ хотѣлось бы имѣть около себя чисто одѣтаго и знающаго свое дѣло человѣка безъ ливреи; меня немного пугала вся эта пышность, но, однако, такъ какъ мой покойный дѣдъ обладалъ кучеромъ и тому подобными вещами, но не имѣлъ ливреи, то я чувствовалъ потребность перещеголять его, то есть перещеголять духъ его во всякомъ случаѣ; я также размышлялъ о предполагаемой поѣздкѣ по Европѣ и справился распредѣленіемъ, куда и какъ держать маршрутъ и сколько времени употребить на это путешествіе, но не могъ опредѣлить, на верблюдѣ ли мнѣ переѣхать степь изъ Каира въ Іерусалимъ или отправиться моремъ въ Бейрутъ и оттуда сухимъ путемъ ѣхать вмѣстѣ съ караваномъ. Я почти ежедневно писалъ домой друзьямъ моимъ, сообщалъ имъ мои планы и намѣренія и просилъ ихъ подыскать для моей матери красивое помѣщеніе и не стѣсняться цѣною и покончить это дѣло, не ожидая моего пріѣзда; просилъ также продать мою часть земли въ Тенесси и пожертвовать вырученныя деньги въ капиталъ вдовъ и сиротъ типографическаго союза, членомъ котораго я когда-то состоялъ (эта земля въ Тенесси была достояніемъ семьи уже много лѣтъ и все надѣялись въ одинъ прекрасный день разбогатѣть отъ нея, и до сихъ поръ надежды этой не теряютъ, хотя степень этого чувства сильно убавилась).
Послѣ девятидневнаго ухода за капитаномъ ему стало лучше, но онъ былъ чрезвычайно слабъ. Утромъ мы перенесли его на кресло, онъ принялъ алкоголическую паровую ванну и мы снова перетащили его въ кровать. Нужна была чрезвычайная осторожность, малѣйшее рѣзкое движеніе причиняло боль. Гардинеръ поддерживалъ его за плечи, а я за ноги; къ несчастью, я споткнулся и больной всей своей тяжестью упалъ на кровать и застоналъ отъ боли. Никогда въ жизни не приходилось мнѣ выслушать такое количество брани! Онъ кричалъ въ изступленіи и все старался схватить револьверъ, лежащій на столѣ, но я этого не допустилъ; тогда онъ велѣлъ выгнать меня изъ дома, божился и клялся, что убьетъ меня, какъ только встанетъ на ноги и гдѣ бы ни поймаетъ меня. Я смотрѣлъ на все это, какъ на проходящую бурю, и зналъ, что это все одни слова; я также зналъ отлично, что черезъ часъ онъ все забудетъ и будетъ даже сожалѣть о сказанномъ, но въ ту минуту его поведеніе меня разсердило и настолько, что я рѣшилъ вернуться на Эсмеральду. Я видѣлъ, что теперь онъ могъ обойтись и безъ меня, разъ сталъ на враждебную ногу. Я поужиналъ и, когда взошла луна, пустился въ путь пѣшкомъ. Въ то время даже милліонеры не нуждались въ лошадяхъ, чтобы совершить путешествіе въ девять миль безъ багажа.
Когда я поднялся на гору, откуда виденъ былъ весь городъ, часы показывали безъ четверти двѣнадцать; я бросилъ взглядъ на гору, стоящую по ту сторону, и увидалъ при ясномъ лунномъ свѣтѣ массу народа, болѣе половины населенія ближайшихъ деревень, стоящаго вокругъ и около скалы «Обширнаго Запада». Сердце мое забилось сильнѣе и я сказалъ самъ себѣ:- «Они вѣрно сегодня ночью проникли дальше и, можетъ быть, ударили по богатой». Я направился туда, но потомъ раздумалъ, сказавъ, дѣло это не уйдетъ, а съ меня довольно на эту ночь, я немало поднимался по горамъ. Я вошелъ въ городъ и, проходя мимо какой-то булочной, увидалъ женщину, выбѣжавшую оттуда и умоляющую меня зайти къ ней и оказать помощь ея мужу, съ которымъ приключился ударъ.
Я вошелъ и увидѣлъ, что она говорила правду, но мнѣ показалось, что съ нимъ приключился не одинъ ударъ, а цѣлая сотня ихъ сосредоточилась въ одномъ. Около него стояли два нѣмца, тщательно старавшіеся поддержать его, но все было напрасно. Я выбѣжалъ на улицу, выкопалъ гдѣ-то полусоннаго доктора, привелъ его едва одѣтаго, и мы вчетверомъ въ продолженіе цѣлаго часа возились съ этимъ маніакомъ, пускали ему кровь, мочили голову, а бѣдная женщина тѣмъ временемъ, сидѣла и плакала. Когда ему стало лучше, докторъ и я ушли, оставивъ его на попеченіе друзей.
Было болѣе часа ночи, когда я вошелъ въ нашу хижину усталый, но веселый; тусклый свѣтъ сальной свѣчи освѣтилъ сидящаго за столомъ Хигбая, безсмысленно смотрѣвшаго на мою записку, которую держалъ въ рукахъ; онъ былъ блѣденъ, суровъ и имѣлъ видъ больной. Я остановился и смотрѣлъ на него, а онъ поднялъ глаза и устремилъ свой взоръ на меня. Наконецъ я спросилъ:
— Хигбай, что… что случилось?
— Мы разорены… никакой работы не сдѣлали… потайной слой для насъ потерянъ!
Этого было достаточно. Я присѣлъ убитый и пораженный. Минуту передъ этимъ я былъ богатъ и полонъ тщеславія, теперь же я чувствовалъ себя нищимъ и ничтожнымъ. Мы сидѣли тихо, поглощенные нашими мыслями, и невольно упрекали себя, безполезно вспоминая «зачѣмъ я этого не сдѣлалъ» или «почему я того не началъ», но ни тотъ, ни другой не проронили ни слова. Наконецъ мы стали взаимно объясняться, и тайна нашего горя разъяснилась. Оказалось, что Хигбая понадѣялся на меня, какъ я понадѣялся на него, а оба вмѣстѣ мы надѣялись на приказчика. Безумные! Въ первый разъ въ жизни случилось, что положительный и предпріимчивый Хигбай оставилъ столь важное дѣло безъ собственнаго надзора и не былъ вѣренъ самъ себѣ.
Но дѣло въ томъ, что онъ до сей минуты не видалъ моей записки и только сейчасъ вошелъ въ хижину, гдѣ послѣдній разъ видѣлъ меня. Онъ тоже оставилъ мнѣ записку въ тотъ самый злополучный день; подъѣхавъ верхомъ къ хижинѣ, онъ взглянулъ въ окно и, не увидавъ меня, швырнулъ записку на полъ черезъ разбитое стекло, самъ торопясь ускакать по дѣлу. Вотъ она и теперь лежитъ на полу, гдѣ девять дней пролежала, никѣмъ не тронутая:
