Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — монарх
Она посмотрела с сочувствием.
— Нарочно поддался?
Я прохрипел:
— Даже если бы хотел… у нас в крови… побеждать…
— Тогда тебе еще многое предстоит узнать, — сообщила она. — Хотя нужно ли это королю?
— Мне все нужно, — сообщил я упрямо. — Нет, мясо не буду, нутро горит, лучше мороженое…
Она с ласковой усмешкой смотрела, как я жру это дивное лакомство, закинула ногу на ногу, очень нехарактерный жест для этой эпохи, но я сделал вид, что для меня это совершенно естественно, пусть поломает голову еще, осторожно наполнил два фужера шампанским, стараясь, чтобы не пролилось, и она с явным удовольствием начала следить за серебристыми шариками, что появляются на дне и стенках, быстро растут и, отделяясь от них, стремительно несутся вверх, чтобы подпрыгнуть над поверхностью и взорваться мельчайшей винной пылью.
— Как красиво…
— И вкусно, — заверил я. — Не весьма одобряю тех рыцарей, что поили им коней, все-таки зачем нам еще и пьяные кони?.. С другой стороны, понимаю желание сделать приятное своим четвероногим друзьям, что не раз спасали нам жизни…
Она посмотрела с недоверием.
— Шутишь?
— Ничуть, — ответил я.
— Что за королевство, — произнесла она задумчиво, — где таким чудом поят простых коней… Ладно, Рич, когда-нибудь я тебя расколю до самой задницы. А теперь иди сюда, уж я изнасилую тебя, так изнасилую…
Утром я пробудился на смятой постели, чувствуя аромат ее тела, но Бабетты и след простыл, а когда одевался, пришел Альбрехт, покосился на ложе.
— Где она сейчас?
— Хотел бы сам знать, — буркнул я. — Хотя не знаю… может быть, и не хотел бы. Некоторые вещи лучше не знать.
— Лучше, — согласился он, — но мы все равно узнать стараемся. Пусть и себе во вред. Упорхнула надолго?
— Не знаю, — ответил я снова. — Ничего о ней не знаю. А то, что знаю, так мало.
Он спросил деловито:
— Насколько бесследно?
— Следы заметать умеет, — ответил я. — Если вы об этом, граф.
Он пробормотал:
— Если бы удалось лишить всех колец, сережек, заколок в волосах…
— И что?
— Сумела бы, — поинтересовался он, — появляться здесь и уходить так же легко?
Я пробормотал:
— Снимать с женщины украшения не решится ни один мужчина. В них вся сила женщин, даже если те не волшебные.
— Она вела разговоры насчет Юга?
Я посмотрел на него с подозрением.
— Вы как будто подслушивали, граф. Никуда не денешься, придется в самом деле как-то нанести визит императору Герману. Он не говорит, как мне это сделать…
— Еще одна проверка, — сказал он, — ваших умений.
— Как-то доберусь, — ответил я, — хотя еще не знаю как. Конечно, это случится уже после Маркуса. Если выживем.
Он спросил осторожно:
— А что за игру ведете с этой женщиной? Очень опасная штучка.
— Я тоже, — сообщил я. — Еще не заметили?
Он взглянул на меня с недоверием.
— Даже с женщинами?
— Я ж демократ, — объяснил я, — и гуманист. Потому исповедую равноправие. Нужно будет внести на рассмотрение Совета законопроект, уравнивающий женщин в правах с мужчинами, чтобы их тоже можно было четвертовать, вспарывать им животы и отрезать гениталии… А то как-то оскорбительно, их за людей не считают!
Он хмыкнул, сюзерен всегда шутит так необычно, что не сразу и понимаешь, что еще загнет. Как вот насчет равноправия женщин с мужчинами, ха-ха, это же надо такую восхитительную дикость!
Далекий зов я услышал на другую ночь в глубоком сне, мгновенно встрепенулся, начал прислушиваться, но все еще оставался там, когда из тьмы крупно проступило худое лицо аббата Бенедария.
Он вперил в меня нещадный взор, голос прогремел звучно и раскатисто, как у небесного ангела:
— Ты призван…
— Отец Бенедарий, — пробормотал я, — куда?.. Кем?
— Нами, — ответил он сурово. — Встань, соберись, думай о Храме… Перебери всех старших, не забудь отцов Мальбраха, Леклерка и Кроссбрина, без них не получится… И вообще, чем больше увидишь лиц, тем легче…
Я проснулся, сердце колотится, в ушах все еще звучит страшный голос. Во сне всегда все приобретает вселенские масштабы.
Бобик поднял голову, посмотрел почему-то багровыми глазами и снова уронил, но глаза не закрыл, продолжая наблюдать за мной внимательно.
— Что? — спросил я нервно. — Это был не сон?.. Ладно, никто не видит…
Мы всегда страшимся попасть в смешное положение, потому я слез, встал у ложа и прислушался, нет ли кого за дверью, что станет свидетелем, как стою, будто дурак какой, чего-то ожидаю.
Представить помещения в Храме нетрудно, затем я вызвал в памяти лица приора, камерария, госпиталия, бейлифов, помощников приора, не забыл и отца Леклерка, который вроде бы без должности, но силу в нем чувствую.
Жар начал охватывать меня раньше, чем я добрался до монахов, соленый пот начал пощипывать глаза, и вдруг ощутился приятный холод, и сразу же ушей коснулись голоса.
Я протер глаза, вокруг меня в два ряда священники, за ними видны монахи, прозвучал ликующий голос брата Гвальберта:
— Я ж говорил!.. Он паладин, в нем сила!
Я тряхнул головой, ошалело огляделся. Ко мне подошел отец Хайгелорх, взял под локоть, я удивился железной хватке престарелого старца.
— Пойдем, — сказал он. — Времени в обрез!
Я послушался, перед нами расступились, но тут же ряды священников и монахов сомкнулись, как морские волны за кораблями.
У кабинета аббата уже ждут, судя по их встревоженным лицам, двое монахов. Распахнули перед нами двери и придержали, склонив головы и не смея поднять глаза.
Я вошел первым, за мной почему-то никто не последовал, а когда закрылась дверь, я оказался перед столом аббата Бенедария. Сам он в бессилии отдыхает в кресле, но при моем появлении с трудом поднял голову и вперил в меня нещадный взор.
— Брат паладин, — произнес он слабым голосом, в котором я, однако, ощутил страшную силу, — пришел твой час…
— Господи, — пробормотал я, — так рано?
— Туда в самом деле еще рано, — произнес он неумолимо, — хотя кто знает, что решит Господь…
Я сказал с облегчением:
— А зачем я призван? Конечно, я как бы польщен…
— Это высокая честь, — проговорил он слабым голосом, — ты прав, брат паладин. Это очень высокая честь.
Я пробормотал:
— Но так срочно… Это пугает.
— Срочно, — ответил он, — потому что срочно. У нас возникли серьезные сложности. Думаю, мы бы справились, но для этого нужно собрать все наши силы, а это значит остановить очень важные исследования…
— Понятно, — сказал я, — я один, меня не жалко. Что от меня требуется?
