Лев Кассиль - Чаша гладиатора
— Ну, смотрите, — не унимался Дмитрий Антонович, — плакал ваш приз.
— А чего ему плакать? — Ирина Николаевна с вызовом оглядела физкультурника. — Пусть достается лучшим. А вот мальчику плакать я не дам! Это как хотите.
В тот день Сеня вместе с Ксаной, Пьером, Суриком и Милой опять поднялись на террикон, куда они теперь ходили каждый день. Но сегодня они забрели не зря: сверху, сквозь легкое закатное марево, плывшее над степью, они впервые увидели там, вдали у горизонта, еще неуверенную, прерывисто мерцающую серебряную полоску. Она то пропадала в сизоватой дымке, то снова проблескивала. И оттуда дул какой-то совсем по-новому пахнущий ветер. Ребята широко раздутыми ноздрями старались втянуть неуловимый и будоражащий сердце влажный ветер, который еще никогда не залетал в Сухоярку.
На другой вечер, едва кончились уроки, они снова прибежали сюда и вскарабкались на крутой конус террикона, боясь, что исчезнет вчерашнее видение. Но нет, оно не исчезло. Сегодня уже уверенно поблескивало там, вдали. И, когда стемнело, огни строительства вдруг как бы сдвоились. Каждый теперь отразился там, в зеркале воды, которую скрыла темнота.
И тут уже никто не выяснял отношения, и забыты были все обиды и распри. Ребята прыгали и носились по террикону, и плясали, и кричали:
— Вода! Вода! Вода! Вода!
Пока снизу не заругался сторож и не прогнал всех.
А через день на уроке Елизаветы Порфирьевны за окном класса вдруг мелькнуло что-то белое, метнулось, исчезло, снова появилось. И все, оторвавшись от тетради с очередной контрольной письменной, увидели: там, за окном, косо взлетала, пересекая пространство, то как бы съезжая по невидимому наклону, то вновь взмывая, никогда не виданная в этих краях острокрылая птица. Она присела на гребень крыши сарая и побежала, тяжело приседая, раскачиваясь разлапистая, странно неуклюжая на бегу, с большим клювом, утолщенным к концу и слегка загнутым вниз. И вдруг снова взлетела легко и как бы повисла в воздухе на распростертых белых снизу крыльях, лишь едва-едва шевеля ими.
— Товарищи дорогие… ребята! — сказала Елизавета Порфирьевна и встала. Как зачарованная приближалась она к окну. — Честное слово, это же чайка!
Глава IV
Островитяне
Вода приближалась. Она уже подходила к самой Сухоярке. Все в поселке готовились к встрече с водой. Ее ждали, как невесту в доме. Перед ней все раскрывалось, все прихорашивалось.
Старик Залепуха поставил на овражке, куда уже зашли первые струи приближающейся воды, рейку с поперечными синими полосками. Каждое утро и вечер приходил он, чтобы отметить, как идет прибыль, на сколько поднялась вода. Он уже выкопал и пересадил из района затопления высокую раинку, которая когда-то росла возле его теперь снесенного дома. И раинка перебралась на возвышенность, к новому жилью своего хозяина — собранному на новом месте срубу. Уже закончено было переселение в красивые, новые дома, которые успели возвести в районе Первомайской. Уже строилась, пока еще на сухом месте, лодочная станция. Ее устанавливали как раз в том районе, где и должна была разыгрываться пионерская эстафета в честь Праздника Воды.
Сначала вода появилась в домах, в новых кварталах, сложенных из желтого стесанного плитняка. На строительстве пустили фильтровальную станцию. Засипели водопроводные краны. Закурлыкало что-то в трубах, к которым давно уже припадали нетерпеливым ухом сухоярские ребята: при каждом шорохе мчались они на кухню, чтобы повернуть кран над раковиной. Вот однажды из него сперва капнуло раз-другой, потом прыснуло. Вытекла струйка, короткая, жиденькая, как косичка первоклассницы. И вдруг, — сперва отфыркиваясь, а затем ровной тугой струей ударила вода. Водопровод! Водопровод! Люди теперь приходили в гости к счастливчикам, уже поселившимся в новых домах, чтобы полюбоваться, как идет вода из крана. И она бежала, прохладная, кристально-чистая, без той проклятой мути, с которой тут давно примирились, била звонко в дно кружки или стакана, пузырилась и, казалось, пьянила. Люди наведывались друг к другу, звонили по телефону:
— Ну как, у вас идет? У нас что-то перестала. Говорят, на нашей линии авария. Выключили временно. Обещали к вечеру…
И все понимали, что речь идет о воде.
А многие чересчур заботливые матери были сперва не на шутку перепуганы, решив, что ребята их объелись чем-то и приболели животами, почему и бегают бесперечь в тот уголок новой квартиры, где так интересно было дернуть за ручку на цепочке, чтобы сверху из бачка с шумным клокотанием, балабоня, обрушилась вода.
Две недели лившие до этого дожди ускорили приближение воды. Она прибывала, намного опережая ранее намеченный график. И Сеня с Суреном каждый вечер тоже теперь ставили вешку у ее кромки и радовались утром, когда прутик оказывался уже торчащим далеко из воды.
Вода подступала уже к откосам дамбы, которую возвели вокруг школьного холма. И чем ближе подходила вода, тем больше начинали тревожиться многие родители, которым предстояло отпустить ребят на островное житье.
Неутомимая Ирина Николаевна ходила из дома в дом и уговаривала:
— Простите… В лагерь, я спрашиваю, в лагерь пионерский вы бы их отпустили? Ведь ездили они у вас в лагеря. Ну и считайте, что это будет учебный лагерь, причем у вас прямо на виду, на глазах, как говорится.
— Так то ведь, милая, на сухом месте было, а тут вода… Боязно как-то.
Но так или иначе, а всех удалось уговорить. Провели специально родительское собрание в помещении школы, и понемножку отцы и матери успокоились.
Действительно, ну будут жить, как жили прошлым летом в лагерях, только на этот раз даже ближе и на виду. Да и власть грядущей воды была так велика, так ласкала взор и душу все приближающаяся с каждым днем к поселку прохладная гладь, что трудно было противиться.
А вода поднималась. Вода большая, всенасыщающая, утолительная, мощная в своем тугом застывшем покое. Она заливала все мелкие неровности. Она все утопила под собой — мусор, свалки, заровняла буераки и бугры. И пошла растекаться сверкающей, почти безбрежной далью до самого горизонта. Так загаданное приходит наконец и поглощает все, что противилось ему, и стираются понемногу неказистые приметы прошлого. Удивительным образом обновлялось все вокруг. Даже весеннее, по-южному жаркое солнце теперь светило не так, как прежде, когда оно сквозило через белесое марево, обычно в эту пору уже всползавшее на небо. Воздух стал чище, и солнце было ясным, словно смывшим с себя прежнюю муть.
Неба в Сухоярке всегда хватало. Неба тут было много. Степного, открытого неба, голубого в куполе, палевого к горизонту. Но теперь неба стало еще как будто в два раза больше. Голубизне его снизу вторила светлая гладь водохранилища. «Было высоко, а стало глыбоко», — как изрек, к сокрушению Елизаветы Порфирьевны, Сеня Грачик.
