Валерий Поволяев - Тихая застава
С одной стороны, это хорошо – трассирующие пули, по цветному стежку можно сделать поправку, перевести ствол на цель, если пули пойдут мимо, подправить, а с другой, светящаяся строчка выдает самого стрелка – накрывай место, откуда она несется, гранатой из подствольника, – и от стрелка одни только воспоминания останутся.
Приобретения всегда соседствуют с потерями, это закон. Уходить надо сверхаккуратно, перебежками, страхуя друг друга, – грамотно, одним словом. Впрочем, отступать – не наступать.
«И если уж мы отступаем, то на заранее подготовленные позиции», – Панков невольно усмехнулся, вспомнив старую, детдомовской еще поры, истину, которую любил произносить воспитатель по труду – ярый сталинец. Да, это у сталинских соколов никогда не было позорного бегства или беспорядочного отступления – всегда отступали на «заранее подготовленные позиции», или рубежи, один хрен, – вначале отступали, а потом придумывали объяснение, формулу поудобнее, чтобы не было стыдно.
– Так и мы, – произнес капитан вслух, – одна нога тут, другая там. И все это называется отступлением. Тьфу!
Его передернуло от холода, в груди, в горле вспух кашель, Панков попробовал удержать его, но бесполезно – кашель, он ведь как вода из приоткрытого крана – сколько не удерживай, ни за что не удержишь. Панков притиснул ко рту ладонь, задушенно забухал, загоняя тяжелый, будто свинец, кашель обратно, внутрь, но кашель невозможно было одолеть, он не подчинялся Панкову.
Впереди раздалась короткая пулеметная очередь – это Дуров расписался на прощание, потом аккуратно, словно швейная машинка хорошей фирмы, застрекотал автомат. Это был Трассер.
К слову, об автоматах. Автоматы убитых десантников придется забрать с собою. По дороге, если трудно будет – сбросить в ущелье, чтобы не достались душманам. Или, еще лучше, соорудить ловушку, устроив «калашниковы» на видном месте и подложив под них гранату с выдернутой чекой…
Подленькая, конечно, штука, хитрость эта тараканья, но по-иному с душманами нельзя – это ведь из их арсенала, как и взведенная граната, положенная под тело убитого солдата, как и отравленная пуля, и нож с четырьмя лезвиями, и мины-ловушки, вмонтированные в банки «кока-колы», в плитки шоколада, в американские сигареты, в пакеты сока и так далее, и травяная отрава кишлачного производства, подсыпанная в еду – действует она не сразу, но через три месяца отправляет человека на тот свет, – и пистолеты с запаянным свинцом стволами, стреляющие в обратную сторону, в того, кто пистолет этот держит в руке.
Подобных хитростей полным-полно, все не перечислишь, и с каждым разом душманы выдумывают что-нибудь новое, получают подарки с секретами из-за рубежа в большом количестве, и всякий раз – подленькие, с «военной хитростью», такие, что сразу не разберешь, сколько человек может уложить в один присест какая-нибудь нехитрая штуковина в виде маленького транзисторного приемничка или пачки сигарет…
Он вовремя уловил перемену в настроении природы и дал команду отходить – вскоре напор снегового вала иссяк, снег стал сыпаться тише, безумная пляска прекратилась, в пространстве появились чистые прогалы, глубина, обозначились горы. Вытаял из снега и пупырь со стесанной на манер утюжка макушкой. Панков взял утюжок на мушку и, когда ему показалось, что там кто-то шевельнулся, обозначился в снегу, дал очередь.
Утюжок окрасился розовой каменной пылью – Панков стесал пулями край пупыря. Следующая очередь оказалась не такой меткой – пули рассеялись, впились в каменную плоть ниже края.
Из снега вытаяла мокрая, взъерошенная, со стоявшей дыбом шерстью Чара, за ней, согнувшись, хватая спекшимся ртом воздух, – Дуров. Пулемет сержант тащил на руках, положив его на сгиб, на бегу кряхтел и оглядывался в сторону душманов.
Хрипло дыша, Дуров упал за камнями рядом с Панковым, просипел незнакомым дырявым голосом, коверкая слова на корякский манер, что свидетельствовало: взмыленный, с ввалившимися глазами и обезвоженным ртом Дуров не потерял присутствия духа:
– Однако жарко!
– Однако да, – также на корякский лад отозвался Панков, шмыгнул носом.
– Душманов чего-то становится все больше и больше, – прокряхтел Дуров озабоченно, – там, на заставе, мы воевали с меньшим количеством душков.
– Через Пяндж переходят беспрепятственно, никто их уже не держит, вот и прибавилось. Но через час, если откроется небо, придут вертолеты и душков прижмут.
– А пока валят, валят, валят… Галош, как снега. Даже больше! Ох, как они хотели выкурить нас с Трассером!
– Я видел, – сказал капитан.
– Сами себя за задницу были готовы кусать, лишь бы выдавить, – Дуров приладил сошки ручного пулемета к камням, дал короткую очередь – сигнал Кирьянову, что готов подстраховать его.
– Держи под прицелом дорогу, а я возьму на мушку пупырь, – сказал Панков.
– Что там произошло, товарищ капитан?
– Десантника… сержант, который здоровый… его уложили. Поднялись по стене сразу с нескольких сторон и уложили. Сняли, как в кино. Классически, – Панков, увидев, что на вершине пупыря, на площадке-утюжке, приподнялся человек, дал очередь. Человек скрылся. – Очень опасный этот пупырь, он нам хлопот еще доставит. Стрелять с него можно далеко.
– Десантура, десантура, ох… Нас презрительно зовет солярой, а сама… Учить десантуру еще надо, здорово учить! Хотя чего учить, когда человек уже на том свете находится.
Из снега, косо, откуда-то сверху, будто с горы, вывалился Трассер. Рыжие волосы его были темными от снеговой влаги и пота, прилипли ко лбу, панама сдвинута на затылок, жиденький клеенчатый ремешок вольно болтался под подбородком.
– Уходи наверх, по дороге – наверх! – прорычал Трассеру Панков. – Страхуй нас там!
Трассер – опытный солдат, ему можно было и не кричать, – он и без команды знает, что надо делать при отходе. Не останавливаясь, Трассер побежал по каменистой скользкой дороге дальше.
– Теперь ваша очередь, товарищ капитан, – сказал Дуров, – бегите, я прикрою. Видите, они вона, уже нацелились, – в снегу было видно, как из-за поворота вываливалось несколько душманов с автоматами в руках, Дуров дал по ним очередь, загоняя назад. – Нас, с-суки, схватить хотят. Хотят, да только зубы у них не так наточены.
– Имей в виду еще и пупырь, – предупредил капитан, – имей в виду и не выпускай из вида… Понял, Дуров?
– Есть иметь в виду и не выпускать из вида, – охотно и зло отозвался Дуров, – он всегда в бою, в стрельбе бывал злым, заводился с полуоборота, но трезвости ума, сообразительности и четкости никогда не терял.
– Чара, за мной! – скомандовал Панков. Он не видел собаку, она лежала где-то за камнями, прижималась брюхом к земле, опытная была, ведала, что такое пули, но знал, что собака не выпускает его из поля зрения, следит, – оглянулся на мертвых десантников, поморщился – жалко было ребят, жить бы им еще да жить, – выпрыгнул из разгромленного пулеметного гнезда.
